Незваные гости
Шрифт:
Дорога через поле сразу увела их от людского жилья, потом они свернули на тропинку, которая завела их в густой перелесок, где в солнечных просветах роилась мошкара. Наконец они вышли на большую дорогу и поднялись по ней до перекрестка нескольких широких, гладких дорог. Они пошли наугад по той, которая пролегала по широкому плоскогорью, где зелень деревьев, круглых, как воздушные шары, оттенялась зеленью полей и лугов. Ольга и Фрэнк были хорошие ходоки, и километр за километром так и таяли у них под ногами. Вот поселок, где по-воскресному одетые ребятишки, целая колония, ждали автобуса… звуки духового оркестра неслись из кафе под вывеской «Банкеты и свадьбы»… промчались велосипедисты, с пением и криками… старики и старушки, одетые в черное, сидели перед своими дверями в плетеных креслах и «обсуждали» молодежь, которая была теперь совсем не та, что в их время.
Выйдя из деревни, Фрэнк и Ольга свернули под деревья, чтобы поскорее уйти от большой дороги, где то и Дело приходилось спасаться от автомобилей, мчавшихся в Двух направлениях. У Ольги побаливала нога, – туфли терли, не надо было надевать новые. По ту сторону деревьев небольшая лужайка в низине манила к себе цветами, свежей зеленью… Они сели на траву, радуясь отдыху и прохладе после палящего солнца на дороге. Фрэнк бронзово загорел, а Ольга будто смыла с лица пачкавшие его мелкие морщинки. Ах, как хорошо! Надо будет вернуться по другой дороге, покороче, сказала Ольга, в этой проклятой туфле оказался шов, который трет… Фрэнк встал на колени, чтобы поглядеть: да у нее волдырь на пятке! Ей, наверно, страшно больно! Обратно они пойдут самой прямой дорогой. А пока отдохнут на этой лужайке, здесь так хорошо, куда спешить?
– Здесь, – сказала Ольга, – можно любить все, что захочешь…
Часто случалось, что одной фразой она давала Фрэнку тему, которую он тотчас же принимался развивать:
– Да. Здесь мы можем любить Францию… Это никого не касается. Можно любить свою родину и любить Францию. Страна, в которой человек родился, называется его родиной. А что мы в это слово вкладываем – это наше дело, над этим администрация не властна. Администрация устанавливает только факт нашего рождения в определенной стране, которая и называется нашей родиной. Но с родиной у нас ведь семейные отношения, которые не касаются администрации. Роль администрации ограничивается установлением места нашего рождения.
– А также девичьей фамилии вашей бабушки… [44] – Ольга, не вставая с места, собирала, срывая цветы вокруг себя, букетик из маргариток.
– Да, девичья фамилия бабушки… Ха-ха! Государственному управлению не легко навести порядок среди людей, вывалившихся из ящиков больших комодов, называемых континентами… Теперь, когда я представляю собой частицу этого беспорядка…
– Как после обыска, – сказала Ольга.
– Как после обыска, хотя я этого еще не испытал… Недавно я встретил одного испанского республиканца… по воле случая я все время встречаюсь с людьми, с которыми не должен бы встречаться. Он мне разъяснил много такого, о чем я только начинал Догадываться… По-видимому, каждая страна справляется с этим беспорядком по-своему. Если все пойдет, как я предполагаю – ха-ха! – то я скоро окажусь за бортом общества – в той полосе, где все занесены в списки по карточной системе, введенной некоими комитетами. Есть, конечно, и такие люди, которые находятся вне закона, они проскользнули сквозь сеть, твердо решив не попадаться тем, чья задача состоит в размещении людей в таком порядке, чтобы в случае надобности каждого можно было бы немедленно найти. Не будем говорить об этой категории людей… Но те, кто еще находится в легальной полосе, хотя бы и за бортом общества, все внесены в списки «Международной организации беженцев и апатридов». И я спрашиваю вас, Ольга, как можно лишиться родины? Кто может отнять у вас родину? С таким же успехом можно сказать, что у вас не было матери. Я понимаю слово «беженец», я понимаю слово «изгнанник»… но я не понимаю, что значит «апатрид» – «лишенный родины»! Разве может Франко лишить родины испанского республиканца? Конечно, нет! Республиканец, несмотря ни на что, продолжает любить свою родину. Как вы думаете, Ольга, любовь к родине – это добродетель? Разве привычку к определенному пейзажу, к языку, к пище, которая дает физический и духовный покой, можно назвать добродетелью?
44
В нацистских анкетах был такой или схожий с ним вопрос, задававшийся в" целях выяснения чистоты арийского происхождения.
– Говорят… Говорят, что чувство, создающее героев, неизбежно является добродетелью. – Ольга вдруг оживилась: – Вполне естественное чувство называют добродетелью! Почему?… Честность не добродетель – ненормально жульничать. Материнская любовь не добродетель – противоестественна мать, не любящая своего ребенка… Почему называют добродетелью такое естественное, такое эгоистическое чувство, как патриотизм? – Она уронила букетик, и маргаритки рассыпались по ее коленям. – Патриотизм – это добродетель человека, который способен любить. Вот в чем вопрос: любить или не любить. Был ли Христос патриотом?… Но такие люди, как мы, Фрэнк, – сегодня я, а завтра, может быть, вы, – мы имеем право на любовь разве что на этой лужайке…
Ольга! Ему невыносимо хотелось обнять ее, утешить, приласкать… «а завтра, может быть, вы…» Но здесь они вместе, здесь они могут любить, могут говорить об этом… Любить добродетель, любить Францию, не отдавая в этом никому отчета, ни от кого не ожидая одобрения. Я люблю, но это мое личное дело, ведь любовь людей, находящихся за бортом, всегда нелегальна, она всегда вызывает подозрение.
– Во все времена по земле бродили эмигранты и путешественники, – робко произнес Фрэнк, – всегда существовали люди, покидавшие свою родину в поисках богатства, счастья или приключений, чтобы исследовать или посмотреть новые земли или поклониться своим богам – посетить святые места… На свете всегда существовали беглецы, политические изгнанники и уголовные преступники, крестоносцы и паломники. Не говоря уже о кочевниках, для которых перемена места – вещь естественная и которые тоскуют по новым местам, как другие тоскуют по родине… Я думаю, что мы не должны жаловаться на нашу судьбу, на то, что мы оказались вне общества, и лишать себя из-за этого права на любовь, если только мы ее испытываем… Ведь мы не себя лишаем любви, а других. Имеем ли мы на это право?
– Не знаю, – Ольга легла на спину… Она смотрела, как по голубому небу, точно пух, летели мелкие облачка. – Может быть, есть люди, для которых все это и верно… Но вы и я, мы представляем собой «крайние случаи». Мы никому этого не скажем, но и вы и я, мы приговорены быть жертвами пожизненно… Вы – жертва максимальной нелепости, я – жертва максимально веских причин… Мы не типичны, мы карикатуры на наши собственные типы… Исключительные случаи, в превосходной степени… Как по-вашему, Фрэнк, что даст лучшее представление о человеке – карикатура или портрет, составленный из многих лиц того же типа, сфотографированных на одной пленке?., но о чем это я… Вы и я, мы не просто за гранью общества, против нас накопилось слишком много нелепых и веских обстоятельств. Верьте мне, нам надо хранить нашу любовь в тайне… Ее отвергнут…
Ольга по-прежнему следила за облачками. Они еще долго лежали так, бок о бок, подобные лежачим изваяниям на могилах. И Фрэнк так и не решился ее обнять.
Если бы у Ольги не так болела нога… Они явно заблудились, им надо было повернуть налево там, где они повернули направо. Что теперь делать? Вернуться обратно на лужайку, откуда до их фермы по меньшей мере двенадцать километров?… Нет, лучше уж идти дальше, может быть, они доберутся куда-нибудь, где ходит автобус. И они действительно вышли на широкую дорогу… Должна же она в конце концов куда-нибудь их привести… Дорога довольно круто спускалась между двух склонов, на которых стояли пригородные домики, окруженные садиками, – по-видимому, где-то недалеко был город. Машины и обгоняли их и попадались навстречу… Спасаясь от колес и пыли, они, ежеминутно подворачивая ноги, шли по обочине. Это шоссе не было создано для пешеходов… Бесконечная каменная ограда сменила домики, она окружала чье-то владение, по видимому избегшее деления на участки. Стена кончилась, а с ней кончилась и дорога, которая была только ответвлением магистрали, идущей из Парижа.
Уже давно центральная магистраль давала о себе знать шумом машин… Когда Ольга и Фрэнк вышли на шоссе, они остановились, пораженные: машины стояли неподвижно тесными рядами, они походили на коней, роющих от нетерпения копытом землю, пытались налезть друг на друга, терлись боками и не могли стронуться с места, не могли продвинуться ни на сантиметр… То был величайший затор, какой только можно себе представить: все машины Франции и Наварры выехали на дороги в воскресный августовский день, ведь август – месяц летних каникул. Но не успели Фрэнк и Ольга, ныряя между колесами и крыльями, с трудом продираясь через эту лавину машин, выбраться на другую сторону, где перед кафе висела табличка: «Остановка автобусов», как лавина тронулась. Шум, пыль, гудки, голоса, скрип и скрежет… Фрэнку и Ольге, которые уже привыкли к тишине, казалось, что они попали в ад! Они вошли в кафе-ресторан.
Там было сравнительно спокойно. Несколько мужчин с физиономиями, не внушающими доверия, выпивали возле стойки бара, подавальщица расставляла приборы. Фрэнк спросил, как им лучше попасть в их деревушку; оказалось, что надо было доехать на автобусе до городка Ф…, а там пересесть на парижский автобус, который высадит их на дороге к их деревушке. Автобус будет через четверть часа. Они сели за столик около окна и стали глядеть на машины… Никогда в жизни не видели они такого количества машин! Да, это действительно было августовское воскресенье, один из тех дней, когда вся страна приходит в движение, а все население Парижа покидает город, запружая шоссе и железную дорогу… Впрочем, на этом шоссе, наверное, и в будни большое движение, и если здешнему жителю понадобится, скажем, марку купить в табачном ларьке, что напротив, ему тут никак не перейти!… Фрэнк и Ольга пили виши, ожидание становилось томительным. «Не беспокойтесь, – сказала подавальщица, – автобус без вас не уйдет, вы его отсюда увидите…» И действительно, автобус появился в окне, как неуклюжее огромное чудовище, собирающееся проломить стену маленького кафе. Но он не сокрушил стену, а со скрежетом остановился около дверей. Надо было его не упустить! В автобусе Ольга посмотрела, что у нее с ногой… как глупо – такой пустяк, а она почти не может ступить.