Ничего, кроме нас
Шрифт:
– И в Южном Бостоне, – добавил Боб О’Салливан, рассмешив всех, включая профессора Хэнкока.
Когда мы выходили из аудитории, я подошла к Бобу:
– Мой отец родом из Бруклина. Он однажды сказал, что «Христианские братья» выбили из него всю религиозность. Но сегодня я убедилась, что его янсенистское воспитание все еще дает себя знать.
– Моего отца тоже замордовали «Христианские братья». Немудрено, что он сбежал в пожарные.
– А мой – бывший морпех, и он так и не может забыть Окинаву и своего супердисциплинированного отца, капитана ВМФ.
– Похоже, мы одного
– Нет, если только, чисто случайно, у тебя мать не еврейка. – Я хмыкнула.
Боб О’Салливан ехидно улыбнулся в ответ:
– Один-ноль, этот раунд ты выиграла.
– Не знала, что у нас спарринг.
– Поберегу кулаки для кого-нибудь типа Полли Стернс.
– Разве она не женский идеал для членов твоего студенческого братства?
– Для них – да, поэтому, кроме футбола и других видов спорта, да еще того, кто самая классная цыпочка в кампусе, говорить с ними не о чем.
– И все же ты входишь в Бету.
– Приспосабливаюсь по типажу. Ты вроде с первого курса?
– А ты?
– Я на третьем. Может, тебе понравилось бы иногда вместе готовиться к лекциям?
Мне понравилось, как Боб это сформулировал. Определенно, это был подкат, но облеченный в слова очень неплохо. Я внимательно посмотрела на Боба. Длинные волосы, едва намечавшаяся бородка, синяя рабочая рубашка навыпуск и синие джинсы. Вовсе не толстяк, но крупный, внушительный. Темные очки в толстой оправе тоже мне понравились, они неплохо на нем смотрелись, придавая парню ироничный вид. Понравилось и то, что он на два курса старше меня, а значит, хорошо разбирается в студенческой жизни. Но при этом Боб все-таки оставался футболистом, и для меня это было как-то странно. Потому что, если говорить о флирте, уж кто-кто, а мускулистый спортсмен-ирландец из Саути, который тратит массу времени на общение с придурками, пришел бы мне в голову в последнюю очередь. И именно это в колледже было самым странным: приходилось на ходу пересматривать сложившиеся стереотипы о людях.
– Разумеется, можем позаниматься вместе, – ответила я, попытавшись изобразить крутую дамочку вроде тех, что мелькали в детективных фильмах 1940-х.
– Здорово, – обрадовался Боб и с кривой усмешечкой добавил: – На связи!
– О’кей, – кивнула я.
Не успел О’Салливан отчалить, как сзади раздался голос:
– У вас определенно появился поклонник.
Господи, Хэнкок! Я так и подпрыгнула на месте, ожидая, что сейчас буду высмеяна за интерес к спортсмену. Но увидела в глазах преподавателя лишь добродушное веселье.
– Не уверена, что это так, профессор, – отозвалась я.
– А я уверен. Одна из многих замечательных черт мистера О’Салливана – то, что внутренний мир у него весьма богатый. Несмотря на то что большую часть времени он прикидывается простаком, который умеет только бегать с мячом. – И Хэнкок передал мне сочинение, которое я сдала на прошлой неделе: – Отличное эссе. В самом деле, весьма впечатляюще. Вы не думали о том, чтобы специализироваться по истории?
– Были такие мысли…
Честно говоря, до сих пор я пребывала в полной уверенности, что меня ждет погружение в мир литературы. Но, говорю же, мои взгляды на мир постоянно
– Тогда нам надо это обсудить, – предложил профессор. – Я стараюсь не упускать таланты.
Этим комментарием он сразил меня наповал.
– Спасибо, профессор.
– Завтра я на кафедре с двух до четырех часов. Вам это удобно?
– Конечно.
– Вот и хорошо.
И, перехватив портфель в другую руку, Хэнкок зашагал прочь.
Из корпуса я вышла, чувствуя, что голова идет кругом. День явно задался. Решив, что мне необходимо отметить это чашечкой кофе, я направилась в студенческий клуб – кофе там был не такой скверный, как в других буфетах кампуса. Сама того не замечая, я шла, широко улыбаясь и помахивая сумкой. Неужели во мне разглядели что-то интересное и даже, возможно, оригинальное? Это просто не умещалось у меня в голове.
Подойдя к студенческим почтовым ящикам, я повернула ключик и вынула конверт. Внутри оказалась довольно аляповатая открытка из чилийского Вальпараисо. На ней были изображены рыбаки и девушки в костюмах крестьянок. Цвета были пронзительные, и все это напоминало раскрашенную афишу Кармен Миранды. Я перевернула открытку.
Сестра, я в Чили. Делаю папину грязную работу и поражаюсь, как я в это вляпался. Никому эту открытку не показывай, ничего не говори маме и уж точно не проболтайся Питеру, но то, что здесь творится… скажем так: я чувствую себя грязным.
Я убрала открытку.
Папину грязную работу?
Глава шестая
Та открытка от Адама продолжала меня мучить. Тем более что я сразу же брату ответила (получила, прочитала… напиши подробнее…), но от него пока не пришло больше ни слова.
Через месяц после начала семестра на родительские выходные приехали папа с мамой, мы с ними провели вдвоем час, пока мама покупала мне новые простыни и полотенца (те, которые я приобрела сама, она назвала «ужасными, противными и дешевыми»).
Как только она отбыла на нашем семейном автомобиле, я начала расспрашивать отца:
– Как дела у Адама в Сантьяго?
– Все хорошо, справляется. Я не так часто его вижу. Он по большей части трудится в Икике. Это там, где рудник, так что наш Адам в центре событий. Занимается важным делом.
– А что именно он делает?
– Финансы, ты все равно не разберешься.
– А ты попробуй, вдруг пойму?
– С каких это пор ты заинтересовалась международным финансированием горнодобывающей промышленности?
– Мне интересно, чем занимается Адам.
– Вот пусть Адам тебе и рассказывает.
– Но он далеко, в пустыне, до него пять тысяч миль. Да и писать Адам не мастак.
– На Рождество он приедет домой. Тогда все тебе и расскажет.
– А почему ты не можешь сказать сейчас? Может, он делает для тебя какую-то грязную работу?
– Грязную работу? – переспросил папа презрительно, с мрачной усмешкой. – Ты ж ничего не знаешь о том, что мы там делаем, на юге.