Ничья
Шрифт:
Я не исключала варианта, что Елена Струва могла быть проплачена Маркеловым ровно так же, как не исключала возможности ее корыстного интереса в моих дизах, и даже не отметала вероятность ее искреннего сопереживания. Я ничего из этого не исключала, однако, пользу из любого варианта и этих вариантов нужно было извлечь — моя команда, большей частью была неплоха и меня волновало то, где они окажутся после закрытия студии. Я действительно любила своих гениальных и по творчески припизднутых дизов, руководителей проектов и менеджеров, постоянно контролирующих объекты и яростно собачившихся с ремонтными бригадами, крутившими пальцами у виска, в этой вечной войне с расшаркиваниями по факту, но не гласными громогласными претензиями:
Интерьер жилища Мара, в котором я сейчас находилась, был реализован по дизайн-проекту Елены и ее крю однозначно — я любила ее проекты, я изучала ее работы, я знала ее почерк. Это точно был проект ее и ее команды. Может быть, уже наполовину моей крю на тот момент. Может быть здесь, в этом свежем ремонте был почерк моих ребят, направляемых уже новым генералом, очень беспокоящимся о том, о чем переживала тогда и я сама. И я старалась не вглядываться в интерьер, ибо мир оказался действительно тесен…
Пьянящее ощущение на фоне отмененного анализа окружающих вроде и важных, а вроде и нет деталей, создавших ощущение душевного уюта, когда Мар был рядом со мной в нем. Со мной и надо мной. Оповещение о входящем смс с вложением в моем телефоне. От Тёмы:
«Я влюблен в вашу любовь, малыш. Монтировать видосы не умею, но здесь однозначно janaga — на фоне. Там в тексте трека о третьей лишней базар, в вашем случае — оставшемся времени. Удаляй эту третью нах) люблю*».
— И вроде я люблю этого периодически неадеквата, — негромко рассмеялся Мар, воспроизводя присланное вместе с текстом видео, — а вроде иногда и убить его хочется с особой жестокостью, как будто не родного…
Первые кадра еще с самолета, когда Мар только набирал мне сообщение, а Тёма его позвал. Мар повернул голову в профиль и его улыбка такая… просто сжимается все внутри, прежде чем Мар в кадре, поморщившись, накрывает ладонью телефон смеющегося Тёмы, не отключившего видео, нет. Поставившего на паузу. Чтобы показать в следующих кадрах как стюардесса отдает Мару букет. Как они идут по коридору и Мар, глядя в свой мобильный с прозвучавшим сигналом о входящем сообщении, быстро набирает ответ, одновременно ускоряя шаг. Унылый процесс регистрации и легко считываемое по недовольно искривившимся губам господина Гросу: «блять, заебали». А потом… потом слабый фокус на мне, стремительно сокращающей расстояние. Сбитый фокус, потому что Мар впихнул цветы Тёме, стремясь навстречу. И от следующих кадров душили слезы. Там, на моем лице в экране, они тоже были, когда растворялась в крепко обнимающих руках. А камера видела все. Видела беззвучный протяжный срывающийся выдох с его губ, когда закрыл глаза, прежде чем спрятать лицо в моих волосах. Видела, как немного поморщился, когда я, еще по незнанию, крепко обняла его за плечи и шею, непреднамеренно причиняя ему боль. А он обнял крепче. Камера свидетельствовала разрыв. Внутренний, у обоих, и упоение от этого разрыва, когда вжимались друг в друга. И поцелуй, один из самых красивых, что я вообще видела… Потом этот диалог за кадром «давно не виделись?/день» и мои глаза с влажными ресницами, исподлобья
Весь смысл красивых кадров не в навыке фотографа/видеографа и скилле красивой обработки. Задевающие за живое кадры можно снять даже с мыльницы на коленке, главное ведь то, что там происходит, в этом кадре. Я подумывала когда-то снять свою лавстори, продумывала локацию, движения, фокус, ракурс, а оказалось, что все это не нужно, цена за красоту таких кадров высока, она отчетливо чувствуется в обоих там, в начале, до того, как коснулись друг друга. До этого момента не сломлены, нет, но скованы, ограничены. А потом вдохи. Свободные и облегченные. Руки, прикосновения и все эмоции так понятны…
И доведены до предела, когда снимал с меня одежду, целуя и ошибаясь в поцелуях, когда перехватывала инициативу, сидя лицом к лицу на его коленях, обнимая за плечи и задыхаясь от ощущений.
Положил меня на спину, на смятое покрывало, полностью обнаженную.
— Ты знала, что ты очень красива спросонья?.. — шепнул, целуя веки, приподнимая под лопатки и прижимая к себе. Дразняще прикусил мочку, когда улыбаясь, зарылась лицом в его плечо и пальцами в волосы, — Соня-засоня. Тебя поэтому так назвали?
— Нет, — рассмеялась, не справляясь с частотой дыхания, чувствуя, как прислонился эрекцией. — «Мортал Комбат» смотрел? Там была Соня с кинжалами, вот, в честь нее. Я тоже кинжалами умею, просто не хочу.
— У нее были трезубцы. Или нет, это у Милины, вроде… я не помню, — хрипотца и улыбка в шепоте на ухо, и кончики пальцев скользят по моим вздымающимся ребрам, до ягодиц, чтобы сжать их и плотнее прижать меня к своему паху, вынуждая вздрогнуть от жара и желания, — ты не в честь нее, потому что ты нереально… во всем нереальная…
— Она-то как раз выдумана, то есть нереа… — не договорила, потому что медленно вошел и сознание померкло от немеющего, распирающего удовольствия, заставляющего сорваться в стон.
Подалась вперед, обняла, прижалась, затрудняя ему движение, но он только обнял крепче. Жар его кожи уходил в мою кровь, растворялся в ней, путал мысли и сознание, наделял ощущением слабости, когда вот так, под ним, целующим нежно, обнимающим тесно, заставляя тонуть в своем запахе, вкусе, в нем самом. Потеряться и никогда не находиться.
С каждым его движением на мгновение перехват дыхание и, кажется, остановка сердца от волн наслаждения, где каждая сильнее и желаннее предыдущей. Под кожей ток, онемение, ощущение падения с края пропасти, упоение от этого чувства, срывающего у меня его имя в его губы. Карий бархат опьянен и пьянящ, на его плечах следы моих пальцев, потому что было невыносимо. Невыносимо ощущать его пальцы в волосах, его дыхание, обжигающее кожу, совершенно невыносимо читать в дымке карей бездны, что у него тот же диагноз — невозможность разлюбить, зависимость от эндорфина, когда так близки, так рядом.
Это провалом, полным проигрышем, сладкой тяжестью в венах и легкой пригорошней горечи в сознание, потонувшее в путах удовольствия, множенное рецепторами остро реагирующими на прикосновение его губ, на его частое дыхание смешанное с моим, на его руки под моей спиной. Поцелуй глубокий, вызывающие колкие мурашки по рукам, сжавших его плечи. Теснее ногами сжала его бедра, мешая двигаться, попросив не укрывать саваном пика наслаждения, пытаясь подождать его. Сквозь его улыбающиеся губы тихий сорванный смех и протестующе двинулся вперед, рывком, резко, вжимая в себе, когда накрыло, разбило и пытало удовольствием, которое он снова удлинял, целуя шею, прижимая к себе, пока дрожь проносилась по телу, сжавшимся под ним. Вжавшимся в него. Сход медленный, неторопливый, неохотно дающий дыхание и сердцебиению восстанавливаться, оставляющий приятную тяжесть и легкую дрожь, когда он, лежа на боку рядом, подперев голову, касался пальцами груди, часто вздымающихся ребер и улыбался.