Никита Никуда
Шрифт:
– Завороженная, - повторил Бухтатый.
– Кура - что? Птичка Божья. Что непорочная, вполне может быть. Может, все же зажаренная?
– Завороженная, - сказала подавальщица, твердо настаивая на своем.
– Или зараженная?
– сомневался Бухтатый.
– Что-то у вас куры кругом, - сказал я, вспомнив, как ел их, сидя в засаде. Эта замороченная курица, помнится, навеяла сон.
– Поддерживаем отечественных производителей, - сказала официантка, склоняясь еще и вываливая баллоны едва ль не на стол.
– Ты, Нин, чего-нибудь другого нам принеси.
– Попросил
– Я вышибалой работал в этом шинке. Пока самого не вышибли за деликатность. Видел? Наела грудь. Как она тебе?
– Ничего. Навороченная. Здесь у вас что, бордель?
– С чего бы?
– Сужу по обслуживанию в вашем кафе.
– У нас только показы. А проказы и проституция запрещены. Вот погоди, Людка скоро появится. Хозяйка этой харчевни. Моя первая половая любовь. У меня это чувство до сих пор хорошо сохранилось. Вот женщина пламенная, прямо Африка. Знойная Королева, в отличие от Снежной, которой была. Помнишь ее, Жень? Эдак подойдет вплоть, дохнет холодом...
– Помню и надеюсь, что жива-здорова, и мать троих-четверых детей. Ты меня Геной зови, - посоветовал я.
– Так Гена все-таки? Накажи меня жизнь! Все перепуталось. Я и генетику с евгеникой путаю. Но Людка... У нее лицо, у нее фигура, у нее наив. У нее пропорции. Глаза - что стаканы рому. Волосья - колосья ржи. Живот, исполненный жизни. Ноги, грудь, зад...
– Овладел владычицей сердца?
– спросил я, когда он исполнил псалом.
– Если бы. К ней проникнуть - разве только в виде золотого дождя. А карманы не отягощены наличными. Хоть я как жених и не последней паршивости, но живу в полном безбрачии. Потому что только ее любил, не торопя со взаимностью, дожидаясь, пока муж помрет. А теперь, потеряв мужа и молодость, еще более отдалилась. У нас, говорит, с тобой несовместимость. А какая несовместимость? Вроде оба - люди. Русские женщины к русским мужикам вообще плохо относятся. Ты понимаешь, когда некуда больше идти, впердолить некому?
– Он отер с лица пот.
– Рому бы... Я романтик, а посему - исключительно ром.
Я велел принести ему рому. Выпил с ним сам.
– Вот, - он показал мне фото, вынутое откуда-то из подмышки, - наш коллектив. Но здесь я почти не виден. Закрывает меня грудью своей.
Людмила, помнится, Шалашова. Не знаю, как по мужу сейчас. Я бы ее вряд ли узнал: растолстела, расширила владенья свои. С бантом-бабочкой под подбородком, как у администратора кафе 'Авангард'. Здесь же хозяйка, кажется.
– Сейчас забрал у фотографа. Теперь должен этому держиморде тридцать рублей. Видишь, вон баба с бабочкой? Это она.
Я перевел взгляд с фотографии на оригинал, движущийся в нашу сторону. Располнела до потери пропорций. Пышные одежды, скрывающие правду о ее теле, были на ней. Но мужчинам в летах должна еще нравиться. Мне же она нравилась не такой, и в памяти сохранилась лучше.
– Найти прекрасное в безобразном - может, это и будет та красота, которая спасет мир, - пробормотал Бухтатый и вскочил.
– Ну, Людка, ты - луна!
– Дурак.
– Это было первое, что я услышал из ее уст за столько лет. Хорошо, не ко мне относилось.
–
– Здравствуй, Женя. Ну-ну, не будем при всех. Я давно вас заметила. Да пожарного инспектора не могла выпроводить, за пожертвованиями на погорельцев приходил. Пойдемте ко мне, ребята. У меня обеденный перерыв. Я ваш заказ аннулировала. Нам в кабинет подадут. Там и обнимемся. Ты к нам совсем? Или на каникулы?
– По телеграмме, - сказал я.
– Племянник у меня тут.
– Ах, этот, воскресший? Весь город только об этом. Ну и как он себя чувствует? Что говорит о мире том?
– Чувствует себя лучше прежнего. Бросил пить.
– Я хотел и про грыжу сказать, да Бухтатый помешал, перебив.
– Это его мы встречали, - сказал он - Теперь головная боль после вчерашней вечери. Смерть - это такая загадка.
– Всех тревожит загадка смерти, - сказала Людмила.
– А загадка рожденья, похоже, никого не волнует. Хотя рождение - более таинственный феномен, чем смерть. В силу, наверное, своей случайности. Ведь могли бы не родиться. Не встретиться. Друг друга не знать. Как подумаешь об этом - жуть берет.
Я ожидал, что мы займем рабочий стол в руководящем помещении, но она провела нас в 'кабинет', предназначенный для посетителей, пустующий в этот час.
– Как поживает наш горячий городок? Что в вашей жизни нового?
– спросил я.
– Да все у нас новое. Долго рассказывать.
– Можно, я кратко, но матом?
– сказал Бухтатый.
– Нет.
– Суровый у меня командир. Женщина строгого режима. Обезьянам в клетках и то вольготней.
– Обезьяна, Бухтатый, благодаря упорному труду, выбилась в люди. А ты даже в обезьяны не выбился.
– Знаю-знаю. Труд создал человека. И муравья, и пчелу, и бобра. Мне вот снилось сегодня, будто я вождь племени Красных Обезьян. И все руки чесались кого-нибудь высечь. К чему бы это?
Помню, гипотеза Дарвина насчет обезьян еще в школе поразила его. Он даже на какое-то время бросил на уроки ходить. Видимо, фиксация на этом факторе и последующий регресс способствовали тому, что он застрял в переходном возрасте. Алкоголь в союзе со временем, время в союзе с дьяволом внешне изменили его. Но закрыть глаза, и передо мной - светлой памяти лучезарный юноша, а не этот поздний Бухтатый.
– Вышла бы замуж за меня. Была бы теперь Бухтатая, - сказал он.
– Этого мне только не хватало, Бухтатой быть. Ну, ты взгляни на себя. Ходишь нестиранный. Вид облезлый, болезненный. И это жизнь? Да такой жизнью казнят. Физиономия сизая. Такая рожа - угроза обществу. Неудачник. Вон твой школьный приятель - подполковником.
– Неудачник - это тот, запросы и амбиции которого не соответствуют его возможностям, - быстро сказал Бухтатый, словно спеша высказаться.
– И наоборот, удачливый - большие возможности при отсутствии сверхзапросов. Большинство людей все-таки не столь довольны собой, как хотят это показать, внушить себе и окружающим. Не вижу престижу в том, чтобы полковником быть. От полковника до покойника столько же ступеней вниз, как и от пролетария, каков я.