Никита Никуда
Шрифт:
– Сделай, как я советую. Карман тебе не оттянет - по крайней мере, на первых порах. Такими кусками не бросаются. Помнишь ли тот прижизненный еще эпизод, Вовила, когда мы с Львом Давыдовичем пулеметами бунт подавляли? А все с того началось, что двое матросов кусок мыла не поделили. Или это мы с Александром Васильичем? Не помню уже.
Матрос поднял мыло, понюхал. Пахло ландышем. Сунул его в карман.
Колбасой он не насытился, а только желудок зря растравил. Ветчина ненаглядная... Курочка в рыжей корочке...Салака, сука, копченая, разогретая в масле, с яйцом... Эти и другие аппетитные
Во мху, словно в меху, пряталась мелкая живность. Росли какие-то стебли, выглядевшие съедобно, земляничная завязь, шампиньоны и ранние сыроежки. Кое-что он поднимал и при внимательнейшем рассмотрении, почистив слегка о рукав, отправлял себе в рот.
– Хлебный камень ищи, - советовал брат-Василий.
– Если его растолочь, размолоть, растереть - мука будет. А так же манна, бывает, валится с неба, расшибаясь в лепешку, которую остается только испечь.
– Ты, Васёк, басни мне не трави. Буду лопать, пока не лопну, невзирая на твой сарказм.
Он поднял, держа за хвост, серую мышь и - была не была - тоже отправил в рот. Животрепещущая пища проскользнула в желудок, упав на самое дно.
– Надо быть осмотрительней, питаясь братьями меньшими. Рассмотреть, расспросить предварительно, что за продукт. Ты знаешь, кого сейчас проглотил? Это был Монтесума, мышиный царь. Весьма неудобное съедобное. Приготовься, сейчас у тебя понос будет.
– У матросов нет поносов...
– Возразил Вован, но тут же почувствовал, как в животе возникла возня.
– Правда...
– согласился он.
– Что-то живот изнутри пучит.
– В какой области?
– В области съеденной колбасы. А не короля.
Он ускорил шаги, почти побежал, перескакивая с левой тропы на правую, надеясь движеньем остановить возникшую в животе жизнь. Но терпенью очень скоро пришел конец. Он успел только-только сдернуть штаны и присесть у гнилого пня, как тут же такой фонтан брызнул, словно вновь португалец Фернан открыл Тихий океан, и он хлынул. Или скорее, это было похоже на огненный стул, какой бывает при извержении Везувия на Италию.
Стопудовое облегчение. Он поднял от трухлявого пня зад, весь в золотистой гнили, и почувствовал, что вроде бессильней стал, а голод - только усилился. И опять, едва обретя в животе покой, он принялся за коренья и стебли, неразборчиво и торопливо, словно спеша наполнить возникшую в нем пустоту первым попавшимся содержанием, не очень рассматривая и не отирая уже, за что вновь тут же был наказан недержанием.
– Это месть местного Монтесумы, Вован. Не любит он настолько прожорливых.
Так повторялось несколько раз, пока он не уяснил для себя, что такое питание не прибавляло ему сил, а наоборот, отнимало их. Последний раз он засиделся особенно долго, так что вороны приняли его за пень и прыгали рядом. Птицы... Цып-цып... Ему без труда удалось ухватить одну, севшую совсем близко. Он подтянул штаны и дальше пошел, на ходу ощипывая эту раззяву.
– То Монтесума тебе мстил, а теперь и Монтигомо будет. Ну, гляди, что начнется сейчас.
– Ты это кончай, Вась...
– И напрасно ты меня Васькой зовешь. Был Васёк, да весь вышел. Но ты, Вавося, не беспокойся. Теперь
– Где ж это он вышел?
– Где ты присаживался столько раз, там и вышел. Я теперь вместо него. Монтигомо.
Воркующий ворон еще что-то продолжал говорить, но речь его все больше походила на неразборчивое ворчанье. Наконец, до матроса дошло, что это желудок урчит, он даже остановился и плюнул с досады, когда догадался, что чуть не вступил в диалог с собственной перистальтикой.
Следуя по тропе далее, он мало обращал внимания на примелькавшиеся примечательности, но только до тех пор, пока они не стали бросаться в глаза, обретя иной смысл и даже зловещесть. Ибо чем дальше уводила тропа, тем она становилась шире, а трава и деревья - толще и выше. Тайга-яга вырастала стремительно на его глазах. Стебли становились, словно стволы, а стволы - словно слоны. Корни высовывались из-под земли, будто чьи-то туловища, завязанные морским узлом. Шагу нельзя ступить в этих дебрях. И вдобавок стали летать крупные мухи размером чуть ли не с воробья, и делались всё огромней.
Но главное - багаж, что был при себе - граната, маузер, мыло. То, что сделались вдруг тяжелы - можно было бы объяснить усталостью и недоеданием. Но размеры их чудовищно увеличились! А одежда стала вдруг столь велика, что мешала ходьбе. Пришлось, наконец, признать, что не окружающее стало велико, а он уменьшился, и продолжал терять габариты, вес, шаг.
Божья матерь матросская! Что со мной? Монтигомо накаркал? Монтесума наколдовал? Не у кого спросить, нет того, кто б объяснил ситуацию. Вася умолк окончательно. Не вынеся поносу, покинул Вася его. А Вова? Вова стал меньше ровно настолько, насколько Вася умолк.
Он пытался еще храбриться, бравировать. Крутится-вертится - пробовал он петь, чтобы не заскулить от ужаса происходящего. Пытался плясать русский матросский танец яблочко.
Муха с размахом крыльев орла зависла над головой. И крылья непрерывно трепещут. Он махнул на муху рукой, не испугав ее этим. Что ни говори, а у маленького свои преимущества. Муху покушал - и сыт. Муха на вкус показалась отвратительно горькой.
Он все прибавлял ходу, чтобы успеть достигнуть конца тропы, пока не превратился в совершеннейшего невидимку. Он давно уже выпростался из одежды, которая только мешала ходьбе. Долго размышлял о том, маузер бросить или гранату? Мыло, как сказал Васёк, могло еще пригодиться. Маузер же все равно не стрелял. Из гранаты при его бессилье даже чеку не выдернуть. Он оставил на тропе и то, и другое. Зуб золотой, не умещаясь во рту, выпал сам. Мыло он взвалил себе на спину.
Однажды за ним погнались мыши с намерением загрызть, но от мышей он отбился сосновой веточкой. Эти зверьки становились опасны. Да и не только зверьки, но и существа значительно более мелкие. Что такое насекомое, как не летающее или ползающее растение? И вот теперь эти растения могли смертельно ужалить или даже убить. Муравей размером с собаку мог перекусить ему ногу. Ящерица напоминала мегалозавра. Ворона, праздно прыгавшая по тропе, едва не унесла его в клюве. Как бы не склевали, пернатые. И что делать, если на него наткнется волк или лиса?