Никита Никуда
Шрифт:
Теперь, когда опасность от Кесаря миновала, он стал небрежен и даже надменен со мной. Однако я полагал, что с ними обоими в одной обойме недолго тесниться мне. Наш маленький хрупкий коллектив, сплоченный только корыстью, в решительное мгновенье мог распасться - на меня и этих двоих. У меня преимущество в мужестве, у них - в числе. И я считал, что сумею за себя постоять, войди они со мною в конфликт.
– Пойдемте отсюда скорей, - торопила Маринка.
– Я не могу бросить огонь... тушить нечем... подождем, пока догорит...
Пока я прятал в земле трупы
Наступила вторая половина дня. Пора уже было куда-то двигаться.
– По железке...
– предложил пожарный, - дрезину сообразим...
– Вряд ли стоит искать в той стороне, где уже есть железные дороги, - сказал я.
– Клады дольше всего лежат там, где не ступала нога.
Он с серьезным видом выслушал это соображение, кивнул, однако я заметил, что сам он сосредоточен на чем-то другом. Он шевелил ноздрями, как будто весь ушел в обоняние.
– Чуешь... Марин...
Марина, по всей видимости, тоже что-то учуяла, причем раньше, чем он, ибо носом уже не водила, а глядела в ту сторону, откуда повеивал ветерок. Я даже подумал, что это был запах золота.
– Сосновые сучья... Иглы... Березовый ствол...
– пробормотал пожарный.
– С примесью свежего курослепа и зверобоя, - сказала Маринка.
– Прямо на дерне костер развели.
– Что там?
– полюбопытствовал я.
– Древесный ? 14, - сказала Марина, как будто произнесла: Шанель ? 5.
– С примесью 26-го. Конфетные бумажки. Фольга. Костер кто-то жжет.
Я в очередной раз поразился способности этих двоих улавливать и различать запахи.
– Умница, - сказал Семисотов.
– Дай я тебя... поцелую...
– И все?
– Все будет потом...
– Да это от пожарища гарью несет, - сказал я.
– От сожженного автомобиля и выгоревшей вокруг травы.
Сам я этот запах, ставший фоновым, почти не ощущал.
– Нет, - кратко возразил майор.
– Пойду я... проверю...
– Ребятня, наверное, - сказала Маринка.
– Тем более... Запрещены в это время в лесу... Сам распоряжение готовил.... Я сейчас...
Он ушел - не туда, откуда мы приехали, а в прямо противоположную сторону.
Я еще раз обошел место побоища, по старой ментовской привычке ища следы, но не затем, чтобы приобщить их к делу, а чтобы их ликвидировать. Поднял гильзы, откуда вели стрельбу - я сам и мои подельники. Собрал весь пластик - бутылки, упаковки, стаканчики - где могли б сохраниться отпечатки. Я так увлекся привычным занятием, что совершенно забыл про Маринку. Она, подойдя незаметно, тронула меня за рукав.
– Что-то он долго... Товарищ подполковник, не пора ли нам с вами проведать его. А то я трушу одна.
– Насколько долго?
– спросил я, ибо чувство времени мне отказало.
– Минут сорок уже.
Она шла впереди, руководствуясь обонянием, я за ней. Ветер, подававший в нашу сторону волны
– Нельзя так ругаться, дети.
Голос был не особо строг - возможно, и сам не был вполне убежден, что нельзя. И принадлежал, скорее всего, женщине. Вероятнее всего, молодой.
Под ногами у нас стали путаться псы, но почему-то не лаяли, виляли, дружелюбно себя вели, а к Маринке ластились. Она шикнула, и они прекратили приветственный скулеж. За деревьями были кусты, а за кустами - поляна, на поляне - костер, вокруг которого прыгали дети - человек около тридцати - резвясь вдали от постылых родителей. А может, изучали ботанику - на лоне природы, но фоне ее красот.
Действие разворачивалось словно бы в двух параллельных пространствах - планах, пьесах, мирах - как если бы актеры одного театра в разных углах разные драмы разыгрывали. Одного автора, но различной жанровой принадлежности, а может и пьесу одну, но с неявной связью меж эпизодами, как идиллия в Южной Баварии и набросок Балканских войн.
В центре первого эпизода, располагаясь правее, ковыряла сучком костер молодая училка - в синей маечке и грязных шортах. В качестве пастушки она опекала группу ребят вешнего возраста - лет от 7-и до 15-и, преподавая, вероятно, ботанику, а на голове ее был венок из каких-то трав, в который были вплетены одуванчики. Девочка лет семи, тож с одуванчиками, сидела на ближайшем дереве и смотрела вниз.
– Смотрите, это Agaricus campester, дети, - сказала Ботаника, держа за ножку и вертя перед носом какой-то гриб.
– Говоря по-русски, простой шампиньон. Это шляпка, это ножка, ободок, это влагалище. Нечего, Соловьева, хихикать, это совсем не то. Машенька, ты к обеду спустишься?
Она бросила гриб в котелок, из которого брызнуло. Девочка на дереве молча покачала головой.
– Бледная поганка, - повела носом Маринка.
– Amanita phalloides. Ах, чем нынче кормят детей.
Возле училки лежала еще кучка подобных грибов, чистосердечно принятых ею за шампиньоны. Хотя и отсюда было видно, что это поганки, бледные до голубизны. Удивительно, где она могла собрать такой урожай. Эти поганки в мае у нас не растут.
Костер почти не дымил, но поплевывал искрами. Несколько подростков, стоя над ним, в свою очередь плевали в огонь. Над костром висела кастрюлька с варевом, да жарился перепел на вертеле.
Сначала мне показалось, что это действие не пересекалось со вторым, центром которого был Семисотов, только изредка училка покрикивала: дети, нельзя в человека палками тыкать, дети, развяжите, пусть он убежит - ибо майор был привязан к дереву, висок его был рассечен, хаки изорвано, а во рту торчал кляп. Словно контраста или стереоскопичности ради, добросовестный постановщик идиллическую картинку решил уравновесить более суровым действом, сочетать ученье с мученьем одной наглядной метафорой.