Никоарэ Подкова
Шрифт:
– Думал государь Лэпушняну Водэ искоренить подобным образом алчное лихоимство бояр и козни их против господаря. Появилась с некоторых пор в Молдове зловредная сорная трава, называемая полевицей. Сколько ни режет ее землепашец, не может осилить. Чем больше режет, тем сильнее она плодится. Может, когда-нибудь придумают мудрецы средство, как сделать из пырея добрую траву, а из боярина - человека, либо добьются, чтобы их больше совсем не было. Много терпит земля наша от них. А пока что усладим себя, братья, надеждами да выпьем по чаше терпкого вина с чангэйских [жители нескольких селений в уездах Бакэу и Роман, католики мадьярского происхождения] виноградников Бакэуского края. Дружно живем мы с теми чангэями, хоть другой они веры и другого языка. И они - пахари, вот и живем, как братья. А боярин хоть и одной веры с нами, на нашем языке говорит, но лютый враг народу и господарству. Когда наши люди поднимаются против него, чангэи идут с нами, дабы вырвать того боярина с корнем. А за вино мы платим чангэям по медному бану за два ведра; вот по такому бану, что отчеканен в княжение Иона Водэ и носит на себе изображение государя.
Йоргу Самсон достал из кимира [широкий кожаный пояс с отделениями для денег, табака и т.д.] медную монету времен Иона Водэ и бросил на стол.
– Что ж, хорошо промышляют здесь чангэи, - вставил Тоадер Урсу.
– У нас в Нижней Молдове в Текучском крае в дни сбора урожая, бывало, люди выходят из виноградников и задаром угощают приезжих: "Зайдите, православные, выпейте чару, помяните души усопших родителей наших". Так было, когда я уходил бродить по белу свету. А с той поры слышал я, что забрались бояре в наши виноградники и захватили их; пускать, дескать, не раздаривают попусту вино, а то казне убыток - лишается она винного налога.
Рассмеялся Йоргу Самсон.
– Виноградари-то платят подати, а бояре нет.
На пороге показалась жена управителя. Видно, что встала с левой ноги - лицо недовольное. Подоткнув за пояс подол катринцы [домотканная шерстяная юбка], она протерла глаза, чтобы отогнать сладкий сон, затем поправила на лбу косынку из тонкого шелка.
– Ай запамятовал, Йоргу, - заговорила она нежным певучим голосом, что решили мы теленка зарезать к обеду?
– Не запамятовал, - возразил Йоргу.
– Дай бог тебе здоровья, управительница Мария; теленок уже освежеван и висит в каморе.
– А не позабыл, что надобно ехать в Филипены за матушкой Олимпиадой?
– Вот о том-то позабыл, Мария; вижу - ты мне добрая жена.
– Его милость дьяк Раду готов. Конюх Павэл Потроник уже запряг коней в телегу. Не пойму только одного: чего ты, Йоргу, еще дожидаешься? Али без небылиц твоей милости не взойдет и не заколосится пшеница, али овцы ягнят не принесут и пчелы на пасеке не будут роится?
И Мария засмеялась, показывая красивые зубы. Она была еще свежа и моложава. Своему супругу и повелителю подарила она четырех сыновей: меньшому было два года, старшему - десять.
– Уж я позабочусь, чтоб без тебя дорогие гости не знали нужды. Собирайся в путь. Надень синий илик [безрукавка] на красной подкладке. Вот он - принесла тебе.
– Во мгновение ока буду готов, управительница Мария.
– А вот и Павэл Потроник подает голос с конюшни. Пока он еще не подъехал, расскажу тебе чудной случай. Ныне ночью наш Корницэ был в ночном за Серетом; вместе с другими ребятишками пригнали они коней в рощу возле омута и увидели там пророка Илью.
– Слушайте, люди добрые, - рассмеялся Йоргу.
– Небылицы моей Марии позабавнее моих.
– Не смейся, Йоргу, - сказала жена, угрожающе повернув в его сторону голову.
– С нашим сыном был и Коман, сын моей сестры Аглаи. Вот только что она перелезла через плетень и рассказала то же самое. Дым у него шел носом и глазами.
– Да у кого, душа моя?
– У пророка Ильи, а то у кого же? А как надвинулась над рощей от Боуры черная туча с молниями, с громом, Илья-пророк сел в свою телегу и улетел. И след его простыл. После ливня прибежали все ребятишки, но ничего не нашли.
Йоргу, против ожидания супруги, не удивился.
– Мария, - молвил он, - чудеса - дело ночное, а при свете дня нету в них ничего чудесного.
– Ты так считаешь, Йоргу?
– Да, так я считаю, дружок мой.
– Тогда я ничего больше говорить не стану, - досадливо сказала Мария.
– Вот и дьяк Раду, поезжай-ка с ним, куда велено.
Вскоре дьяк Раду Сулицэ и Йоргу уже катили в легкой телеге по гладкому проселку, тянувшемуся вдоль дэвиденского облога, к той полосе земли, которая некогда была общинным владением Филипен. Спутники искали повода для дружеской беседы, повода для сближения. Смекнув, что умному дьяку любопытно узнать все, что делается в округе, Йоргу вдоволь насытил его любопытство.
Самым удивительным оказалось то, что местный мазыл, старик, имевший в своем хозяйстве мало рабочих рук, едва ли был богаче зажиточных рэзешей и даже иных крепостных в его владениях. Вечины - крепостные, большей частью беглые крестьяне других бояр, осевшие на этих плодородных землях, обрабатывали полоски наделов, нарезанных им стариком хозяином, и отдавали ему десятину от урожая. Получал еще мазыл плату за помол, брынзу с овцеводов и доход от воска с трех пасек. И вечины всегда оберегали своего мазыла. Из приязни к нему наполнили снедью его каморы на рождество и на пасху. Таким образом труд жил в ладу с властью, ибо мазыл Андрей, по старым порядкам, введенным еще Штефаном Водэ, был головой Дэвиден. Дом головы содержался в достатке и был у рэзешей в чести, многие доводились ему родичами, кумовьями, крестниками. В лесу, на лугах и общинных пастбищах рэзешей пас и мазыл своих коров, коней и овец.
– У нас жить еще можно, - говорил Йоргу, - а в других краях рэзешские владения совсем оскудели, будто гнезда пичужек, когда кукушки подкидывают в них свои яйца. В таком гнезде если вылупится из яйца кукушка, то она по природе своей - быстро растет, выкидывает прочих птенцов и остается одна, а пичужки не перестают ее кормить и трудятся для нее с утра до вечера. Так вот и пришли в запустение Филипены. Остались от той общины рэзешской лишь два свободных крестьянских двора: двор матушки Олимпиады, в который мы едем, и двор Сандру Гырбову, у самого берега Молдовы, - там старик поставил плотину да мельницу выстроил. Но не думай, твоя милость дьяк Раду, что филипенский боярин, теперешний пыркэлаб города Романа, не старается отнять у Сандру Гырбову мельницу.
Пока Йоргу рассказывал, а Раду слушал, поднялось солнце и засверкало над полями и садами. Управитель поворотил коней к лощине, потом погнал их в гору, к вершине холма, где стоял одинокий двор. Когда они въехали на холм и остановились, внизу под обрывистым берегом стала видна мельница Гырбову.
Приезжие соскочили с телеги, и Йоргу сказал:
– Как только засияет в небе красно солнышко, матушка Олимпиада выходит на порог своей хаты и кланяется ему. А уж во дворе ее "детушки" ждут, не сводят глаз с двери. "Детушки" ее - это лесные твари: дикий козленок, медвежонок, волчонок, филин, у коего глаза точь-в-точь как у матушки Олимпиады, и всякое иное зверье, а какое - никто и не ведает: стоит чужому зайти во двор, все они тотчас разбегаются и прячутся по закоулкам. Только ласки друзей Олимпиады они терпят. Живет в доме ученица матушки, жительница Филипен, пожелавшая научится искусству врачевания. Изредка заходит сюда Илинка, внучка нашего мазыла. Умная отроковица, другой такой и не сыщешь.