Никоарэ Подкова
Шрифт:
Лесник, дед Настасэ, громко спросил со двора:
– А скажите, сударушки, сделайте милость, помалкивали вы, когда стерегли огороды, аль нет?
– А чего нам молчать? Разве мы немые? Слава богу, языки у нас еще не отсохли.
Услышав такой ответ, поглядели лесники на старосту Евгение, староста - на лесников, и принялись они хохотать, запрокидывая головы и размахивая руками, будто хотели отбросить что-то прилипшее к ладоням.
– Господи, да чего вы зубы-то скалите?
– возмутилась атаманша.
Ответа она не получила.
– Слушай, сестрица Марга, - сказал старый лесник, когда наконец затих хохот.
– Пришли мы сказать их милостям, ратникам, что осмотрели мы места и знаем теперь, где держатся кабаны: в болотах средь березняка. Завтра утром выйдут все наши мужи и парубки и обложат болото.
– Так вот вы, значит, какие?
– с притворным гневом проговорила Марга, погрозив кулаком старому воину.
– Мы слезно молим, а ваши милости в усы ухмыляются. Должно, опасный человек ты был в молодости.
Затуманились очи у деда Петри:
Когда был я молодой,
Знался с горем и бедой...
– тихо произнес он, и собравшиеся у домика управителя печально смолкли на краткий миг. А потом лесники поднялись по ступенькам к приезжим ратникам, а четырнадцать рэзешских жен, балагуря и смеясь, отправились восвояси.
– Живей, живей шагайте, - крикнул вдогонку староста Евгение, угрожающе размахивая своим посохом.
– Мужья-то у вас не обедали, склонили головушки победные, ребятишки из люлек попадали, куры на крыши повылезли!
На другой день, в воскресенье, когда заря только-только брезжила, и на небе еще мерцали звезды, раздался на том берегу Молдовы зычный голос бучума [народный духовой музыкальный инструмент из липовой коры, длиною до трех метров]; собрались рэзеши со своими парубками и направились к бродам. Кое-где в хатах виднелись сквозь застекленные оконца огоньки светильников.
Окошки эти, введенные еще при жизни основателя поселения, прадеда Давида Всадника, составляли гордость деревни; гордились также рэзеши кожаными своими сапогами. А садясь на коня, отправляясь на ратное дело, прицепляли они к сапогам и шпоры.
В тишине рассвета на улочках и тропинках гулко стучали сапоги.
Когда же разгорелось золотое пламя восхода, утренняя звезда блеснула в последний раз, словно взмахнув на прощанье платком, и погасла. Тогда-то дэвиденские охотники и перешли верхом брод Ференца Сакса. Ниже по реке показались загонщики, они направлялись на пароме к оврагу с крутыми склонами, за которым было в березняке болото.
Двое ратников, Младыш и Алекса, остались сторожить горенку Никоарэ в доме мазыла. Семеро остальных держали путь в Долину Родников, а Карайман вез в телеге, запряженной рыжими конями, все, что могло понадобиться на охоте.
Ратники ехали верхом, за ними шли пешие лесники. А позади телеги следовал на резвых лошаденках без седел кое-кто из деревенских стариков.
Гицэ Ботгрос сидел в деревянном седле горделивее самого Александра Македонского. На плече он держал копье с железным наконечником, а слева у седельной луки висел деревянный щит, сохранившийся на чердаке среди прочей рухляди еще с той поры, когда был молод прадед Давид. Батяня Гицэ бил кобылу по бокам каблуками, стараясь не отставать от Сулицэ, которого он в те дни, обильные яствами и вином, считал своим наилучшим другом.
– Как мыслишь, удачной будет охота?
– спросил его дьяк Раду.
– Удачной. Сбрей мне усы, коли не воротимся с богатой добычей.
Дьяк кинул взгляд на почти безусое лицо Ботгроса и даже не ухмыльнулся.
– Бывал ты, брат Гицэ, на большой охоте?
– Бывал.
– И кабанов бил?
– Не приходилось. Тогда я был в помощниках. А нынче, смотри-ка, я захватил с собой копье: провалиться мне на этом месте, и не гляди более на меня, коли не уложу хотя бы одного кабана.
– Отчего же не глядеть? Муж ты видный и в полной силе.
– Вот как! Шепнула бы мне зазноба на ушко этакие приветные слова.
– Свали кабана, так скажет.
– Беспременно свалю.
– Как это делается, знаешь? Поначалу ударь его копьем в переднюю лопатку и поставь на колени. Потом вырви копье и вонзи его в пах. Если ляжет, пригвозди копьем к земле.
– Нелегкое это дело. Но поступлю, как велишь. Только бы мне, правду скажу, не оробеть. Этакие ведь страшилища, клыки торчат, глаза кровью налиты.
– А ты не робей. Я буду рядом.
– Ну, тогда ничего. Да у меня и щит есть.
– Мой совет тебе, батяня Гицэ, оставь щит в телеге. Достанешь его к охотничьему костру, и мы на него положим изжаренное сердце твоего кабана.
Вершина Боуры уже озарена была солнцем. Телега остановилась у родников. Кони фыркнули, коснувшись холодной воды, и долго пили из колоды.
Лесники подошли к деду Петре и объяснили ему, как задумана охота.
Кабаны непременно спустятся по тропинке, оставленной для них лесниками. Надо со всех сторон обложить лужайку выше родников, и старые лесники расставят охотников с луками в таких местах, где уж непременно попадутся вепри. Кое-где будут еще стоять крепкие мужи с псами из овчарен. А Видру и ее четверку натравят на кабанов, и собаки будут до той поры наскакивать на зверей, пока тех не охватит страх. А в страхе кабаны ничего не слышат и не видят. Кидаются во все стороны, бьют клыками. Вот тогда самая опасность.
Гицэ Ботгрос о чем-то задумался.
– Ну что скажешь, батяня Гицэ?
– спросил его дьяк.
– Славно! Мне хоть бы что! Сейчас, конечно, как подумаешь, то вроде и боязно - уж больно злобное чудище. А как выскочит оно, от страха сила прибавится. Дело знакомое: бывало это со мною многажды в битвах по государеву делу.
Миновав родники, они поехали среди огромных вечнозеленых дубов; деревья простирали свои длинные руки, словно только что пробудились от векового сна и потягивались в лучах восхода. Дятлы и сойки, бесшумно разрезая воздух, улетали в ближайшие чащобы.