Никоарэ Подкова
Шрифт:
– Брат Агафангел, - отвечал гетман, - если Копье и заблуждался, он найдет случай искупить свои провинности, помогая сирым, карая властителей.
Копье опустился на одно колено и склонил голову, волосы упали ему на глаза.
– Светлый государь, я и доселе так поступал, - сказал он громко, потому и пришел я к тебе в Сечь.
Гетман кивнул головой и обратил взгляд к широкому днепровскому раздолью. Там, на повороте водного пути, бились о скалы большие волны, не стихал их сердитый шум, издревле оглашавший тут воздух, и этот отдаленный рокот долетал до слуха Никоарэ, западая ему в сердце.
Некита и Доминте, сыны Гырбову, предстали перед государем, когда он стоял один у входа в шатер. Они попросили дозволения подойти, и Иле Карайман сделал им знак приблизиться. Братья поклонились и застыли перед его светлостью, высокие, громоздкие, и, онемев от робости, теребили в руках свои бараньи шапки.
– Что вам надобно, молодцы?
– спросил гетман.
Доминте толкнул локтем старшего брата. Тот робел.
– Ответь же, батяня, - уговаривал меньшой.
Некита с трудом промямлил, будто жевал паклю:
– Так, стало быть, пришли и мы, государь...
– Что делается в Дэвиденах?
– Не сказать, что у нас хорошо живется, государь...
Некита замолк. Доминте снова толкнул его локтем:
– Поведай, батяня, что приключилось у нас с боярином. Коли не поведаешь, так я сам расскажу, испросив сперва у государя прощения за дерзость. Светлый государь, мы ушли в лес и немало докуки причинили воеводским людям и боярам. Как только встречали где служилых али бояр, принимались тотчас честить и бить их. Прости нас, ибо совершали мы все это в горести и отчаянии. Батя нашел приют в святом монастыре, мельницу унес весенний паводок; а мы, убоясь людей, ушли к волкам и кабанам, под покров леса. Крепко тосковали мы по родным местам, приходили порою на Дэвиденское кладбище затеплить свечу на могиле матушки. А когда не доходили до кладбища, оставляли свечи у ворот благочестивой матушки Олимпиады. Спрячем, скажем, вечером свечи в тайнике, а на следующую ночь находим там снедь - поминовение по душе усопшего отца Дионисия. А раз повстречали мы Вартика, филипенского боярина. Мы не выслеживали его, знали, что с ним завсегда большая стража, а тут вдруг он сам на нас напоролся. Он ехал в Роман, а мы переходили Молдову, хотели в своей деревне побывать. Только мы перешли брод, глядь - его милость спускается к реке. Увидел нас, кричит своим служителям: "Вот они разбойники Гырбову. Рубите их саблями и кончайте их". Напугались мы и кинулись бежать в разные стороны, но далеко друг от друга не ушли. Четверо боярских служителей погнались за нами. Мы это, значит, краем глаза приметили, поворотили обратно, да от великого страха как ударим по ним! Попотчевали их кистенями и решились подойти к самому Вартику - и его попотчевать. Сперва ударил его батяня Некита, как старший брат, потом и я стукнул, да только уж и бить-то некого было: из Вартика дух вон. И сказал тут батяня Некита: "А теперь пошли". И как он мне старший брат, послушался я, пошли мы.
Братья Гырбову стояли, понурив головы, ожидая укора. Но гетман молчал, не упрекая их. Он видел их словно издали сквозь дымку синеватых сумерек, спускавшихся с закатного неба незабвенной Молдовы. В душе его горело желание расспросить о неких людях, обитавших в далеком уголке родного края, но Никоарэ заглушил голос своей души и не задал такого вопроса сыновьям Гырбову.
Некита дерзнул прибавить несколько слов к рассказу меньшого брата.
– Тогда-то мы и порешили прийти к твоей светлости, искать у тебя милости и защиты... И служить мы будем тебе верно...
– Хорошо, что пришли, - отвечал Никоарэ.
Оба брата, краснея, поклонились. Потом отошли и лишь поодаль от шатра надели шапки.
К Ильину дню, когда гетман находился еще на Острове молдаван, прибыл капитан Козмуцэ Негря и слез с коня перед шатром Никоарэ. Рядом с Подковой за низким столиком расположился и дьяк Раду с своими реестрами.
– Иле, - приказал гетман верному своему служителю, - отведи коня капитана Козмуцэ да посмотри, чтоб хорошенько о нем позаботились, и покличь ко мне его милость Александру да деда Петрю и деда Елисея. И не забудь, что путников нужно накормить, напоить.
– Я мигом, - весело отвечал Иле, приняв из дружеской руки негрянина поводья.
Капитан Козмуцэ поклонился Никоарэ, коснувшись лбом его гербового перстня.
– Славный государь, исполнил я, как умел, повеление твое.
Подкова поцеловал его в лоб.
– Садись рядом, Козмуцэ, и рассказывай.
– Государь, - отвечал негренский капитан, - я сам поездил по стране в обличии купца, которому разных товаров закупить надобно, а там, где сам не побывал, побывали другие наши рэзеши, верные люди. Пожил я и в стольном городе Яссы, кое-что выпытал у дьяков Большого приказа, и все, что выведал, записал по порядку и держал в тайне, а теперь приношу твоей светлости.
– Добро, капитан Козмуцэ. Пусть исполнится правый суд.
– Все у меня тут в охотничьей сумке, государь.
– А ведь и в самом деле: твои записи и есть та дичь, которую мы выслеживаем. Нет нужды, чтобы все сейчас знали о них. Узнают в свое время. Передай сумку нашему дьяку. Мы потом рассмотрим ее вместе с тобою.
Гетман был полон радостного возбуждения, словно отведал крепкого, стоялого меду.
– Близится, близится пора, капитан Козмуцэ!
– шепнул он.
– Есть ли у тебя запись о "честном и верном" пыркэлабе Иримие?
– Есть и о нем, о главаре вероломных предателей, государь.
– Добро, Козмуцэ! Добро, друг сердечный! Нынешний день могу отметить белым камушком, как говаривали в древности латиняне. Наконец-то забрезжил свет после черных дней. Ох! Слушай, Козмуцэ, и ты, дьяк, слушай! Думается мне, доживу я до того долгожданного часа, когда найду успокоение своей душе. И знайте, обоим вам поручу творить суд - будете вести розыск и назначать кару.
30. ЧИГАЛА
К концу августа повелел гетман двинуться к большому запорожскому табору на поминальную тризну в третью годовщину мученической смерти Иона Водэ. Предстоящий путь был для молдаван испытанием - пошла ли им впрок летняя выучка. На второй день своего приезда капитан Козмуцэ вступил в число ратных учителей, и даже в Запорожье мало оказалось подобных наездников и умелых лекарей, мало таких искусников, способных укротить самых непокорных, норовистых коней и приручить их к иноходи.
В Больших Лугах созвали военный совет. Никоарэ Подкова просил Константина Шаха и запорожских есаулов блюсти резвость конницы. Ведь если приходишь к месту сражения, сохранив силы воинов, битва наполовину выиграна.
– Не безрассудным наскоком добывают победу, а разумом, - указывал Никоарэ.
Вот и он сам с опасностью для жизни постиг прошлым летом это мудрое правило. Да будет известно, что благоразумие - наитруднейшая наука.
– Ежели мы по обычаю воинов, насыпавших курганы в степи, обучим еще наших коней иноходи, - у нас окажется тройной выигрыш: добрый конь, крепкий всадник, скорый переход.
И действительно, когда молдаване выступили с Острова, приобретенная сноровка позволила им преодолеть путь за четыре перехода вместо пяти.
Чтобы не утомлять верховых коней, часть воинской поклажи везли в обозе, состоящем в каждой сотне из восьми телег. К этим легким и вместительным крытым телегам сзади были привязаны запасные кони. Помимо съестных припасов, в телегах находился и огненный бой; при нужде им могли пользоваться и возницы, поддерживая своих с двух сторон.
Хорош был также установленный гетманом порядок высылки вперед головных отрядов. Никоарэ называл конных разведчиков "недреманным оком". Бдительные стражи должны были находиться и в хвосте войска.