Никоарэ Подкова
Шрифт:
Никоарэ обратился к дьяку:
– Здесь выходит к руслу Днепра ущелье, веками углубляемое весенними потоками. Это дикое место, тут я уже не раз бывал.
– А что привело тебя сюда, государь?
– Я охотился на волков и, случалось, загонял одного в это ущелье с отвесными стенами, откуда уже нет выхода. Мы с немногими товарищами гнали его, пока он не высовывал языка от усталости, а тогда я соскакивал с коня и шел против него.
Дьяк с жалостью глядел в затуманенные и угрюмые глаза Никоарэ.
– Въедем в ущелье, государь, - сказал Раду Сулицэ, - и поищем врага. Хорошо бы застигнуть здесь Чигалу или пыркэлаба Иримию.
Гетман отвел в сторону потускневший взгляд.
– Дьяк, - печально усмехнулся он, - найдем и тех, недолго осталось. Не знаю, понимаешь ли ты, но я хочу от другого избавиться.
– Понимаю, государь, - вздохнул дьяк, вскинув на него увлажненные слезами глаза.
– Верно, получил ты грамоту из Молдовы.
– Догадался, дьяк?
– шепнул в удивлении Подкова.
– Догадался. Ведь я предан тебе всей душой и жизни бы за тебя не пожалел.
За эти слова дьяк был награжден дружеским взглядом Никоарэ, дошедшим до самого его сердца.
– Следуй и ты за нами, Иле, - приказал гетман.
– А ну-ка попробуем пробиться на тот свет, - обрадовался Иле Карайман.
Они свернули вправо в скалистый проход и очутились меж двух отвесных стен, заросших мелким кустарником. Было ясно, что ни человеку, ни зверю не подняться по этим кручам. Разве сказочная жар-птица могла бы здесь пролететь, а в тот сияющий весенний полдень эта птица обрела оперение и голос кукушки. Она прокричала свое имя, испуганно взглянула на пришельцев рубиновыми глазами и улетела в мир людей.
Узкая тропа на дне ущелья была прорыта и омыта весенними потоками.
Охотники продвигались вперед, и вдруг из кустарника выскочил хозяин этой теснины - старый волк, слабый и худой, с облезлой серой шерстью. Он ловил ящериц и крыс в трещинах ущелья, носившего его имя. Здесь он всегда был повелителем - чужим волкам вход сюда был заказан.
Зверь вихрем понесся к концу расселины. Всадники пришпоривали коней и мчались, не отставая от него. Кони храпели, прядая ушами, и задирали головы, чуя волчий дух. Но их направляли поводья и подгоняли голоса. Так шла скачка, пока охотники не заметили, что зверь слабеет. Тогда Никоарэ кинул острый взгляд на дьяка и резвей погнал каурого; вскоре волк стал медленнее перебирать ослабевшими ногами. Потом остановился и приткнулся к камню, такому же серому, как и он.
Никоарэ обнажил длинный нож и соскочил с коня. Он стоял в пяти шагах от хищника и пристально глядел на него. Дьяк и Иле держали наготове короткие охотничьи пики.
Когда гетман приблизился, зверь в смертельной усталости склонил голову, потом, задрожав всем телом, лязгнул зубами, поднял морду и завыл. Протяжный вой и меркнущий взгляд полны были смертной тоски. В этом отчаянном зверином вопле было что-то человеческое. Нет, скорее люди в минуту гибели обращают такую же страшную волчью жалобу к создателю своего сущего.
Гетман вздрогнул. И вдруг жалость заговорила в нем. Он уже взмахнул ножом, чтобы нанести удар, но внезапно остановился, опустил руку и, вложив свое оружие в ножны, отвернулся; потом вскочил в седло и пустил коня обратно по дну ущелья.
Когда они выехали в поемные луга, лицо у гетмана было печальным, но выражение его смягчилось - усталость и сострадание пришли на смену гневу.
Дьяку казалось, что одинокий волк принял на себя долю мучений Никоарэ.
К заходу солнца они тихим шагом воротились в Черную Стену.
29. НА ОСТРОВЕ МОЛДАВАН
Лето на Днепре было в разгаре. Когда солнце уже достигало наибольшей своей высоты в полуденные часы и начали цвести дерябки на полях, Никоарэ с дедом Петрей и дьяком приехали на Остров молдаван посмотреть, что поделывают собравшиеся там воины.
Дед Елисей с двумя великими знатоками конного строя обучал пришедших из Молдавии людей ратному искусству, составлявшему тайну воинской силы запорожцев.
Некогда в беспредельных степных просторах показали себя непревзойденными конниками скифы; слава их покоилась в степных курганах. После скифов пришли монгольские конники. Но за триста лет татары, кочевавшие у Каспийского и Черного морей, потомки бехадыра Суботая и хана Батыя, присмирели и нравы их смягчились; былые дети бури не проводили теперь всю жизнь в седле - они строили себе дома, нежились в тенистых волшебных садах.
В горниле тяжких испытаний выковывались козаки Запорожья, первые меж витязей того воинственного времени. Среди них прошли юные годы Никоарэ. Будучи их гетманом, он отважно повел их через море к Анатолии. Свою овеянную славой жизнь он посвятил укреплению запорожской вольницы. В мире запорожцев нашел он утешение своей печали, здесь почерпнул надежду отомстить за гибель Иона Водэ и снять с души бремя страшной клятвы.
Когда конь двинулся шажком по извилистым тропкам Острова молдаван мимо дозорных шалашей, из прибрежных рощ долетели до слуха Никоарэ робкие призывы соловьев. А в первую же ночь при свете луны окрестные дубравы так зазвенели голосами несметного числа крылатых певцов, что, казалось, колдовские чары окутали табор. Костры горели перед куренями, и воины-скитальцы внимали в тишине июньской ночи соловьиному пению, уносясь душою сквозь лунную паутину в родные края к опустевшим мазанкам и свежим могилам.
– По нраву ль тебе, гетман, нынешние наши труды?
– осведомился Покотило.
Они сидели на пнях у костра перед шалашом деда Елисея.
– Рад за наших учеников, - отвечал Никоарэ, дружелюбно положив руку на плечо старика.
Дед Петря кивнул головой, но заметил:
– Хорошо поработали, да поторопиться бы надо.
– Отчего же, хлопче?
– спросил дед Елисей.
– Сколько я понял, у гетмана свой замысел, иной, чем у твоей милости. Мы мало знаем - ему ведомо все.
Дед наставительно поднял палец:
– Войны летом ведутся, Покотило. Таков уж порядок, дабы легче было прокормить и людей и коней. Не знаю, что скажешь государь.
– Государь молчит, - рассмеялся Елисей.
– Погоди, Покотило, - отозвался Никоарэ.
– Думаю, что войны можно вести и зимой. На каждую хворь свое лекарство, у каждой войны своя цель. Нам вот способнее ударить быстро, когда недруги и ждать нас не будут.
– А коли не летом, в самое подходящее время, то когда же?
– Не знаю, дед Петря, - улыбнулся гетман.
– Буду ждать вестей от осенних ливней и первого вьюжного ветра.