Никогда не взрослей!

Дмитрий Гринберг

— Ты слушай побольше Дага…

Я оглянулся. За спиной была стена.

— Вот, что, — говорю я Фрэнки, — ты не хотел бы, чтоб я у тебя пожил, пока моя бабка не свалит?

— А когда она должна свалить?

— Мне-то откуда знать? Я у нее в мозгах не роюсь. И вообще стараюсь поменьше появляться в ее присутствии.

— Отчего же?

— Отчего же?

— Да, отчего же?

— Все потому, что пугает она меня.

— Ты так и не рассказал, что тебя пугает. Расскажи, давай.

— Ну, хорошо, Фрэнк. Только смотри, спи потом по ночам.

— Да, обещаю.

— Ловлю

тебя на слове. А хотя нет, поклянись на моей зажигалке!

— На твоей зажигалке?

— Да! А что, слабо?

— Нет, ну, давай ее сюда.

Я достал зажигалку из кармана штанов и протянул ее Фрэнки.

— Держи, Фрэнк, — сказал я.

Он протянул руку и взял ее.

— Клянись, давай, не дрейфи!

— Ну, хорошо…

Фрэнк смотрел на зажигалку и не издавал ни звука.

— Чего же ты? Испугался?!

— Вовсе нет!

Он посмотрел на нее еще раз, и:

— Клянусь тебе, зажигалка всех зажигалок, клянусь перед другом моим Рэем, что является тебе хозяином, клянусь, что буду спать так крепко, как мне никогда это не удавалось! Клянусь! — выпалил он за две секунды, и протянул ее мне, как ошпаренный.

— Молодец, Фрэнк. Давай ее сюда.

Я взял зажигалку и сунул ее в карман.

Я сел к нему на край кровати и посмотрел прямо в глаза.

— Слушай меня, Фрэнк. Эта зима… Вернее, этот холод… я заметил, что он появился вместе с ней.

— Но сейчас же зима!

— Слушай меня, Фрэнк! У нас дома все покрыто инеем… у себя в комнате я кутаюсь в два шерстяные одеяла, чтобы не околеть до смерти… Родители меня совсем не слушают, такого раньше не было, Фрэнк.

— Тебе просто кажется. И меня иногда не хотят слушать. Такое же бывает…

— У нее глаза ЗЕЛЕНЫЕ!

— В самом деле?!

— Ты не понял меня, Фрэнк… Они зеленые, как у кошки! Они горят!

— Не верю я тебе.

— Мне никто не верит.

— Послушай себя со стороны… Мороз зимой, зеленые глаза… Что за черт?

— Сам не знаю… Ну, так ты не против, если я у тебя пока поживу? У меня дома дали добро.

Фрэнк задумался на минутку.

— Хорошо, — сказал Фрэнк, — надо только спросить маму с папой.

— Точно, я совсем забыл про них…

Я перевел взгляд с Фрэнка на стену, что была позади него. Ее украшали разноцветные постеры и фотографии знаменитостей. Джеймс Дин, Грегори Пек, который снялся в любимом фильме Фрэнки — «Убить пересмешника», Кирк Дуглас, Пол Ньюман… Фрэнки больше всего из комиксов любил Супермена, поэтому другая его стена была вся увешана этим молодым человеком.

Я заметил, что простуда его сильно измотала, и решил поберечь его силы и не изводить разговорами.

— Ты спи, Фрэнки, а я пока посижу у тебя, если ты не против.

— Я не хочу спать. Мне это не надо, — сказал Фрэнки и тут же зевнул.

— Вот видишь, ты зеваешь. Спи, тебя простуда слишком ослабила.

— Если я и усну, то из-за твоих разговоров, Рэй.

— Ясно. Ты не услышишь больше ни звука, — сказал я.

Фрэнк снова зевнул, и сполз по своей подушке на постель, и некоторое время смотрел в потолок, потом обводил взглядом комнату, но вскоре закрыл глаза и уснул.

«Вот и славно, поспи, Фрэнки», подумал я.

Некоторое время я сидел смирно, не шевелился, ждал, чтобы Фрэнк провалился в глубокий сон, и когда я убедился, что он не откроет глаза от малейшего шороха, я встал со стула, который тут же скрипнул. «Черт», подумал я, «Хорошо, что Фрэнк уже крепко спит». Плавными и осторожными движениями и стал подбираться к двери, ведущей в коридор. Я взялся за ручку и отворил дверь сильнее, но и она скрипнула. Фрэнк глаза не открыл, лишь повернулся на другой бок. Я вышел в коридор, и прикрыл ее за собой. Теперь я мог расслабиться.

В коридоре, не смотря на раннее утро, было темно. Это было мрачное место, обои были протертыми и в некоторых местах отставали от стен. Краска тоже была старой и потрескавшейся. Посредине горел небольшой светильник. Его желтый тусклый свет едва освещал помещение, от начала и до конца коридора.

Я спустился по лестнице и сел в гостиной. Ее украшали небольшие грязные коврики, некогда бывшие молочного и серого цвета. На стенах висели небольшие дешевые картины в маленьких рамках. Не знаю, что там было изображено, но их было достаточно много, чтобы не возникало желания приблизиться к ним.

Дверной проем, ведущий в кухню, напоминал портал в другое измерение. Небольшое окно освещало днем это место, и в маленьком луче света виднелась крошечная пыль, оседлавшая его.

Я сидел в старом кресле, которое делало уютным это место. Оно было грязноватым, как и все здесь, но почему-то именно оно не вызывало отвращения к себе, а напротив — звало, чтобы в него усесться.

На южной стене дома висели большие часы, и их монотонный шум настораживал и убаюкивал одновременно. Это были старые часы, купленные, по всей видимости, еще прошлыми хозяевами, которых я никогда не видел.

В эти минуты я вспоминал Дага, мне казалось, будь он здесь, мне было бы не так скучно. С ним всегда было о чем поговорить и поспорить, и пусть он порой страшно злил меня, я любил его, и споры эти были только в радость. Я попытался представить наш сейчас с ним разговор, но ничего не вышло, он был слишком непредсказуемым, и все что у меня получалось, было лишь бледной тенью того, чем он являлся.

На небольшом круглом столике, который стоял совсем рядом, лежала старая книга. Она была до того старая, что казалось, она появилась еще до открытия Америки. Ее страницы были пожелтевшими от времени, а шрифт не таким, как сейчас в большинстве книг. Переплет был кожаным, он был потертым и потрескавшимся в некоторых местах, которые чаще всего трогали руками. В ней было полно закладок, ее кто-то усердно читал и явно пытался что-то запомнить. Я взял ее в руки и открыл на одном из таких мест, которые пестрили красными закладками. Там были картинки. Мне лучше их не описывать, чтобы не вызвать в ваших головах образы, которые здесь были запечатлены. Они были сделаны черными чернилами очень мастерски. Буквы тоже были филигранной выделки. Я не знаю кто этот человек, который ее создал, но он явно приложил много усилий, чтобы произвести сильное впечатление. Текст был загадочным, насколько я смог разобраться, это была латынь. К сожалению латыни я не знал, поэтому мне не удалось разобрать смысл всего написанного.