Никола Тесла. Портрет среди масок
Шрифт:
— Как вы думаете, кто я такой? — ни с того ни с сего бросался он на шефа.
— Вы необыкновенный человек, — успокаивал его Гернсбек.
Как мы уже выяснили, галантный герой этой правдивой истории, Никола Тесла, перешел в другое измерение. Одной ногой он ступал в легенду, другой — в забвение. Прежде он с глубочайшей скромностью претендовал на статус выше человеческого. Теперь он начал беззастенчиво хвастаться.
— Вы не могли бы объяснить, почему мой проект передачи энергии сквозь планету не может встать наряду с открытиями
Когда монументальный проект Уорденклиф рухнул, нехватку практических достижений он заменил вагнерианским шумом в газетах. Он рассуждал о формах жизни на Марсе. Герои и полубоги были изгнаны с Земли в межгалактическое пространство.
Да, Гектор там.
И Ахилл.
В его обществе остались в основном вдовы и вдовцы, которые возникали в старческих автобиографиях.
В полночь Хьюго Гернсбек и Тесла прохаживались по акустическому холлу «Гранд-сентрал-стэйшен». Набриолиненные волосы Гернсбека сверкали под латунными люстрами.
— Пишите! — повторял ему Хьюго Гернсбек. — Пишите и вы!
— Знаете, как будет называться биография, которую я напишу для вас? — спросил Тесла.
— Как? — громко рассмеялся Гернсбек. — «Христос, Будда и я — скрытое различие»?
— Она будет называться «Моя жизнь», — ответил Тесла.
О лесные нимфы и дриады, обитающие у горных источников, и вы, разыгравшиеся сатиры, помогите мне вновь увидеть мир детства, от которого меня отделяют двадцать тысяч рассветов!
Мир детства был как античный храм, заросший травой, населенный ящерицами и сатирами.
Картины поначалу были совсем как те глубоководные рыбы, которые лопаются при извлечении на поверхность моря. Постепенно Тесла привык к их виду.
— Прошлое стоит перед моими глазами: вижу дом, церковь, сад, ручей под церковью и лес над ней — если бы я был художником, то смог бы нарисовать все это.
Он почувствовал запах земли и вымени. Он вернулся в древнюю Лику. Его мир опять населяли жабы с золотой монетой на языке и псы с горящими свечами в зубах. В гору скакали круторогие козы. Чабаны играли на больших листьях. Здесь вместе жили люди, боги и животные. Вещун и домовой ссорились на мельнице. Зачарованный народ только поплевывал.
Глаза матери стали центром памяти. Мама что-то перемешивала в котелке, мир вокруг нее превращался в водоворот. В водовороте мчались огоньки. Огоньки один за другим разворачивались перед ним в картины.
Мане вращал глазами хамелеона. Неустрашимая Джука одной левой завязывала ресничку в узелок. Кот, окруженный чистым сиянием, встряхивал лапкой. Отец за закрытой дверью ругался и молился на разные голоса:
— Иисусе, Спаситель мой, спаси меня. Иисусе Пресветлый, светлоносными ранами покрытый, преобрази мою нечистую и мрачную жизнь…
Друзья отца выглядели великими и славными, как Менелай и Агамемнон.
На иконе его ангела-хранителя святой Георгий
Наш герой, совсем как Сервантес, начал писать «не седыми волосами, но сердцем, которое с годами становится мягче».
В другие времена, в стране далекой…
Составляя свое жизнеописание, он часто приходил в мастерскую на Фултон-стрит. Может быть, ученые и перестали его слушать, но отец только что народившейся научной фантастики, Хьюго Гернсбек, навострил уши. Навострили уши и его друзья. Они приходили на Фултон-стрит, чтобы увидеть «величайшего изобретателя всех времен, талантливее Архимеда, Фарадея и Эдисона, ум которого является одним из семи чудес интеллектуального мира»…
Здесь, в мастерской под грохочущими поездами, собирались безумцы и лжецы. Собирались вертикально смеющиеся люди, люди с устрашающими дозами, энтузиасты, которым требовались радиолампы, прыщавые, с воспаленными глазами авторы Гернсбека.
— Знаете ли вы, что прерафаэлит Хольман Хант утверждал: кольца Сатурна можно увидеть невооруженным глазом? — говорил один.
— Ветер на Сатурне носит по воздуху камни, как перья, — отвечал второй.
— Человеческое тело обладает электрическим потенциалом в два миллиарда вольт, — поучал их Тесла.
И это соответствовало хорошему тону, принятому у колдунов. Над этими необычными словами локомотив гудел, как огромный вяхирь.
Здесь, в мастерской, которая то и дело сотрясалась, люди верили, что именно Тесла, а не Эдисон и Штейнмец заслуживает звания творца современного мира.
Чудаки слетались к источнику чудес.
Молодые писатели и изобретатели слушали его, сраженные величиной ушей Теслы.
Он спустился со звезд. Он звезда. Он Мефистофель.
Он не существует. Он — это мы.
Кротость и неестественная хитрость боролись в глазах Теслы.
— Человек — марионетка, которой с помощью невидимых нитей руководят сами звезды, — учил он. — Мы все воспринимаем мысли из одного центра. В будущем мы будем путешествовать на голубом луче энергии. Мы заставим атомы складываться в необходимые нам комбинации, поднимем океан с его лежбища, переправим его по воздуху и создадим по собственному желанию новые озера и бурные реки.
Тщательно причесанный Гернсбек представил Тесле симпатягу с кустистыми бровями:
— Это мой главный иллюстратор, Поль Бруно!
Столкнувшись с проблемой, Бруно начинал рассеянно смотреть сквозь собеседника. Затем левая бровь совершала попытку сбежать со лба. Все, что слышал, он моментально переводил на язык своих мыслей — язык рисунка. Живописные рассказы о жизни Теслы мелькали перед глазами Бруно.
Тени и эхо разрушенного Уорденклифа пробуждались, свербели, болели в его душе. Башня превратилась в зеленую муху. Опять засверкала каждая деталь высокого знания.