Николай Александрович Невский
Шрифт:
Секретарь Коллегии востоковедов академик Б. Я. Владимирцов».
* См.: Азиатский музей — Ленинградское отделение Института востоковедения. М., 1972, с. 49–54, И 89—190.
Созданная в году при Азиатском Музее Коллегия востоковедов была авторитетнейшим органом русского советского востоковедения, объединявшим лучшие востоковедные силы страны. И хотя в 1930 году она доживала свои последние дни, избрание в ее действительные члены было очень почетно.
Друзья и учителя помогли Н. А. Невскому с жильем (он жил у акад. В. М. Алексеева, по ул Блохина, д. 17/1, кв. 5). Они с радостью приняли его в свою среду, обеспечили работой, гарантировали необходимую общественную поддержку его занятиям тангуто-ведением, ибо квалификация
На майской сессии Академии наук 1930 года акад. В. М. Алексеев выступил с большим докладом «Об организации изучения тангутского фонда Азиатского музея в связи с новейшими успехами китайской историографии». Академик Алексеев отметил, что положение с изучением тангутского языка в Академии наук СССР, где имеются наиболее благоприятные факторы для этого, «удовлетворяет менее, чем обязывает». «Наш долг перед мировой наукой требует, чтобы мы создали, как давно не производили, нечто полезное для мировой науки — во всех странах интересуются тангутским шрифтом». В. М. Алексеев ставил вопрос широко — тангутский язык, записанный идеографическим письмом, транскрибируемый китайской иероглифической письменностью, трудно поддается дешифровке: «Во всяком случае, тупик совершенно ясен. Наши шамполио-ны знают только цифирь, шрифт плюс его иероглифический эквивалент». И словарь «Жемчужина в руке…» дает только «шрифт плюс китайское письмо». «Языка нет… одно через другое, иероглифы одни через другие». Имя Н. А. Невского упомянуто в докладе только раз. В. М. Алексеев предлагал широкие меры к восстановлению забытого тангутского языка. Главная из них, по его мнению, организация этнолингвистической экспедиции на бывшую территорию тангутского государства Ся в поисках возможных потомков тангутов Ся, носителей живого языка, хотя и видоизмененного временем. «Надо обратиться к помощи живых потомков тангутов со словарем, который имеется у Невского, и при этом можно многое твердое и определенное найти, во всяком случае иметь определенную канву». Принимавший участие в дискуссии по докладу А. В. Луначарский высказался за экспедицию: «Следует поставить вопрос об экспедициях совершенно практически, экспедиции совершаются на место для того, чтобы исследовать вплотную язык, как тангутский, так и язык родственных ему наречий».
Справедливость многих суждений акад. В. М. Алексеева мы еще сумеем оценить ниже.
Для Н. А. Невского этот доклад был очень важен: его исследования оказались предметом обсуждения на самом высоком академическом уровне, а тангутоведе-ние — в ряду важных задач советской гуманитарной науки, требующих решения.
Тема Н. А. Невского была включена в пятилетний план работы Азиатского музея — Института востоковедения АН СССР на 1930–1934 годы. В плане, в частности, говорилось: «Содержание подавляющего большинства тангутских рукописей и особенно фрагментов до сих пор еще не установлено, поэтому систематизация и составление каталога рукописей непосредственно связаны и должны идти параллельно с их расшифровкой. В связи с этим в пятилетний план включаются работы по составлению — на основе имеющихся в Азиатском музее материалов — возможно полного тангутско-рус-ского словаря. Без такого словаря содержание тангутских рукописей будет доступно лишь крайне ограниченному количеству специалистов-тангутологов. Составление этого словаря возможно лишь здесь, в Ленинграде, так как тангутская коллекция Азиатского музея — единственная в мире». Установить сроки по составлению словаря не представлялось возможным, так как они находились в прямой связи с тем, насколько быстро могла пойти расшифровка и систематизация материала.
Китайский кабинет Института востоковедения (институт тогда полностью находился в Ленинграде) был вначале (1930) назван Китайско-тангутским и именовался так до 1932 года. Н. А. Невский был его сотрудником. В его личном плане работы на 1931 год «по тан-гутике» значилось: «1) Точное выяснение (определение) тангутского фонда. До сих пор были определены главным образом переводы буддийских сутр.
Н. А. Невский хочет оправдать доверие и скорее решить «тангутскую проблему». В 1931 году в его списке работ указан «Тангутский идеографический словарь» в стадии приготовления. Он много, даже слишком много работает. Лето 1932 года. Невский в городе, чувствует себя плохо. Японистка Н. Г. Иваненко писала ему 10 августа: «Как ни хорошо Вы поработали над почтенной тангутикой, но гораздо бы лучше Вам с первого же августа уехать из Ленинграда. Самое лучшее время Вы просидели в городе в пыли и духоте». Из ее следующего письма, от 16 августа, ясно, что Невский в своем ответе ей не жаловался на судьбу и тем более на работу.
«Дорогой Николай Александрович!
Вы все-таки отозвались. Но я знаю, каких это Вам трудов стоит. Да и тангутика — это очень важно и извинительно. Очень рада за Вас, что Вам удалось поработать с увлечением и со „вкусом" и так плодотворно. Отсылаете ли Вы Вашу статью в Китай? Мне это очень интересно. Жаль только, что Вы совсем не отдыхаете».
Н. А. Невский ставит занятия тангутской письменностью и фондом на первое место среди прочих своих научных работ. Читаем записку на имя акад. С. Ф.Оль-денбурга от 10 декабря 1932 года:
«Многоуважаемый Сергей Федорович!
В ответ на Вашу просьбу сообщить Вам некоторые данные о моих научных интересах и занятиях считаю своим долгом сказать, что мои основные интересы — лингвистические по преимуществу. С этой точки зрения мною разрабатывается тангутская письменность и язык (составляется тангутско-русский идеографический словарь), а также многие вопросы морфологии и синтаксиса японского языка и исследуются японские диалекты, в частности архаические диалекты современного рюкю-ского языка, находящегося в тесном взаимоотношении с японским.
Помимо чисто лингвистических интересов я занимаюсь довольно много вопросами фольклора, в частности японского, рюкюского и айнского (и отчасти туземцев Формозы).
С совершенным почтением, всегда готовый к услугам
Н. Невский».
Н. А. Невский спешит. Только работе по тангутоведению он отдает шесть-десять часов в сутки, об этом свидетельствуют остатки сохранившихся его «карточек рабочего времени». Но работа идет медленнее, чем хочется. Причин тому много. Главная — горы материала. Как бескрайняя степь перед путником, перед ним лежали стопы книг, рукописных и печатных, и каждая из них требовала особого внимания. Скоро он поймет, что нужен не штурм, а осада, долговременная, хорошо организованная.
С 1932 года Н. А. Невский работает в Японском кабинете. Темы по японистике обширны и не менее трудоемки. Он редактор «Японско-русского словаря». Он преподает в Ленинградском восточном институте и в университете. Он руководит аспирантами в Институте востоковедения. Он — сотрудник Эрмитажа. Кроме того, он член Общества воинствующих безбожников и ежегодно принимает в дополнение к плану ударные обязательства. Можно только удивляться: сколько же сделано им за эти годы! И как широк круг его занятий! Об этом можно судить хотя бы по докладной записке Н. И. Конрада, рекомендовавшего Н. А. Невского в старшие специалисты Института востоковедения Академии наук:
«Н. А. Невский является первоклассным представителем японской лингвистики. В отличие от европейских японоведов он исключительно широко раздвинул области своего исследования, направив свое научное внимание на японскую диалектологию, явившись примером даже для Японии в изучении отдельных говоров рюкюского языка. Его работа в этой области должна пролить свет Не только на структуру современного Языка, но и на историю его развития. Лингвистические занятия Н. А. Невский сочетает с этнографическими исследованиями, опять-таки являясь в этом отношении в первых рядах японской науки (школа проф. Янагита).