Никому о нас не говори
Шрифт:
Да и семья Петровой слишком привилегированная. Неудивительно, что дрянь Полина решила отыграться именно на Ане. Против меня бы она никогда пошла. И никто бы не пошёл. Все думают, что мой папочка горой за меня встанет. Решит все мои проблемы…
Я неожиданно вязну в этой мысли. Зависаю в странном ощущении.
Решит. Все. Мои. Проблемы.
К голове обратно приливает вся кровь, что спустилась мне в штаны. Я даже не сразу сквозь шум в ушах слышу, что мне уже сигналят машины
Я могу попробовать помочь Ане, только мне придётся наступить себе на горло.
***
Просто приехать сюда оказывается легче, чем сделать первый шаг к тому, что может спасти Аню от отчисления. Я не хочу и носа показывать из машины. Ноги как свинцом налились. От одного осознания, что мне нужно войти в дверь отцовского дома, желудок будто иглами прокалывает.
Сижу в машине, прильнув затылком к подголовнику сиденья, и смотрю на ливень, полирующий лобовое стекло. Через него вижу очертания чёртова особняка. Млять, как же я ненавижу этот дом. Что бы ни случилось в моей жизни, я буду его ненавидеть.
Я хочу свалить отсюда. Завести тачку, нажать газ в пол, проехаться по этим сраным клумбам и снова исчезнуть. Но уверен: моему отцу уже доложили, что я здесь. Да, у меня есть электронный ключ от ворот, но в том, что отец приказал их заблокировать, я уверен тоже.
Стук в боковое окно заставляет меня вздрогнуть и повернуть голову. В салон моей машины заглядывает один из охранников, одетый в чёрный дождевик. Нажимаю кнопку и опускаю стекло на двери.
— С вами всё в порядке? — спрашивает он. — Давно вас не было.
— Отец дома? — отвечаю хрипло вопросом на вопрос.
— Дома, — подтверждает охранник, продолжая заинтересовано осматривать мою машину изнутри.
Усмехаюсь и этой же кнопкой поднимаю стекло обратно. Что он там разглядеть-то пытался? Или отец попросил досмотреть тачку?
Как только оказываюсь снова отделённым от внешнего мира, понимаю: чем дольше сижу здесь, тем больше вероятность, что не заставлю себя выйти отсюда. И даже то, что я делаю это ради Ани, мне не поможет.
Я не хочу разговаривать с отцом. Не хочу видеть его. Там, в Богудонии, мне лучше. Я хотя бы не дышу ненавистью ко всему меня окружающему. Единственное, чем бы я сейчас с удовольствием воспользовался в доме отца, — это нормальный душ.
Да к чёрту. Перед смертью не надышишься.
Выхожу из машины под проливной дождь. Накидываю капюшон ветровки, а под её полы тут же забирается сырой воздух. Надо бы взять ещё какие-нибудь вещи из дома. Иметь одну футболку и одну толстовку не прикольно.
Но острая, как нож, мысль, приводит в чувство. Куда взять-то? Как только я переступлю порог этого дома, то, возможно, от Богудонии останутся лишь воспоминания. Хочу ли я этого? Сука, нет, конечно. Вечно я тоже по чужим углам не буду бегать, но и заканчивать всё так тоже планов не было. Но всё равно закрываю за собой входную дверь. И щелчок замка в ней как гильотина. Путь на свободу отрезан.
— Тимур
— Не надо, — отвечаю холодно. Меня явно не ожидали увидеть на пороге. — Где отец?
— Ушёл в кабинет к себе, кажется.
— А Лена? — прислушиваюсь к звукам в доме.
— Елены Николаевны нет сейчас.
Отлично. Хоть какая-то приятная новость. Пересекаться с Крысёнышем сейчас — это как быку красной тряпкой перед носом помахать. Сцепиться с ней в перепалке и сорваться мне ничего не стоит.
Я поднимаюсь к отцу в кабинет с чувством, что по мне каток проехался. Каждый шаг — это усилие над собой. Зверская пытка.
Если бы я только знал, как можно помочь Ане по-другому, то ничто бы меня не заставило явиться к отцу. Встать перед ним и смотреть прямо в глаза. Как сейчас…
— Тимур? — отец делает вид, что удивлён.
А ещё он сидит в своём кожаном кресле, откинувшись на него спиной. Верх белой рубашки вальяжно расстёгнут, а в руках стакан, наполненный, скорее всего, чистым виски. В небольшом кабинете зашторены окна, и свет идёт только от лампы на отцовском столе.
— Какой сюрприз, — мой папаша язвительно скалится.
Цирк. Причем дешёвый и отвратный. Стиснув зубы, прохожу от двери к небольшому диванчику у стены. Сев на него, стараюсь не думать, сколько баб на нём перетрахал мой отец.
— Что хотел? Деньги закончились? — усмехается он и делает глоток своего пойла из стакана.
Удивлён ли я, что никто не интересуется, где я был всё это время, как жил и чем дышал? Нет. Мне кажется, если бы ему сообщили новость о моей смерти, то этот урод улыбался бы, как хренов Гринч. Подавшись торсом вперёд, я облокачиваюсь на колени.
— Нет. Не деньги, — хриплю, сцепив пальцы в замок, и смотрю на причудливую геометрию, вытканную на ковре.
— Не деньги… — задумчиво тянет отец. Слышу, как он ставит стакан на стол. — А зачем пришёл тогда?
Слюна у меня во рту становится горькой. Язык липнет к нёбу. Сидя сгорбившись, я поднимаю взгляд на отца. А он, сука, как царь в этом кресле: сел ровно, расправил плечи и даже смотрит на меня, слегка приподняв подбородок. Короны на его голове не хватает. Но я сейчас вручу ему её собственноручно.
Б*ять, и кто бы мог подумать.
Ради себя я бы никогда так не сделал. Набираю полную грудь воздуха. Все моменты с Аней проскальзывают перед глазами. Запираю всю свою гордость глубоко под рёбрами, надеясь, что она не разъест меня изнутри, и прочищаю горло, прежде чем выдавить из себя сиплое:
— Я пришёл просить у тебя помощи.
Глава 43. Тим
Глава 43. Тим
Отец замирает в кресле. Держит несколько мгновений у приоткрытого рта стакан с виски, а потом ставит его на стол.