Никому о нас не говори
Шрифт:
— Это что? Царапина? — с ужасом спрашивает она.
— Я споткнулась на лестнице, упала, рассекла щеку, — поясняю сразу же. Это приходит в голову как-то само собой.
— Ты что, пила там?! Пьяная упала?! — мамин ор звенит у меня в голове.
Хочется закрыть глаза. Но я стою как оловянный солдатик на пороге, сильнее укутываясь в худи Тима. Мама подрывается ко мне, принимаясь сразу же вдыхать воздух вокруг.
— Да не пила я, мам! Просто зацепился каблук за ступеньку, — я намеренно шумно выдыхаю ей в лицо весь кислород, что есть в моих лёгких.
С
— Почему трубку не брала?
— В зал не разрешили проносить телефоны. Мы все оставили их в кабинете у нашего куратора. А потом, когда я упала, пришлось посетить медкабинет. Телефон остался там же, в кабинете, — говорю, не отводя взгляда.
Правда, манжеты худи скоро затрещат оттого, как я натягиваю их на пальцы. А ещё стараюсь даже случайно не посмотреть себе на правую ногу, по которой ползёт стрелка на колготках. Маме хватает и того, что она видит перед глазами. И гляделки с ней превращаются в своеобразный пинг-понг из вопросов и ответов.
— Пальто где?
— Я не успела забрать его из гардероба. У медсестры была. Когда вернулась, он был уже закрыт. Я заберу пальто, как только буду в академии.
— А это чья кофта?
— Одолжил одногруппник, чтобы я не в одном платье ехала домой. — И, предугадывая реакцию мамы, сразу уточняю, выставив вперёд ладони: — Он просто одногруппник. Не друг. Не парень.
Она замолкает. Даже перестаёт обнюхивать и всматриваться в мои глаза — уверена, мама пыталась что-то вычислить по моим зрачкам. И под её молчание я позволяю себе сдвинуться с места. Снимаю туфли и ставлю их на обувную полку. А заодно поправляю подол платья, чтобы скрыть вылезающую из-под его края стрелку.
— Мне не нравится, как ты себя ведёшь, — чеканит мама. — Я уже жалею, что мы переехали сюда. Училась бы в техникуме. Нет же, захотелось тебе в большой город. Теперь одни проблемы.
— Нет никаких проблем, мам, — заверяю натянуто, обернувшись к ней.
Но по её глазам вижу: она мне не верит. И всё моё напускное спокойствие медленно рассеивается. А что говорить ещё, как оправдываться, я не знаю, поэтому решаюсь спросить:
— Я могу переодеться и искупаться?
Мама поджимает губы. Смеряет меня взглядом, будто бы хочет в душу мне залезть. Но уже через пару секунд, развернувшись на пятках, уходит на кухню. Молча. Я, не моргая и не двигаясь, смотрю ей в спину. Даже не верится, что на этом наш разговор закончился, но пользуюсь возможностью скрыться из виду.
Едва закрыв в ванной дверь, я на полную включаю кран с водой. Отгораживаю себя её шумом от бряканья посуды на кухне. Опершись ладонями на раковину, поднимаю глаза в зеркало. Я несколько секунд рассматриваю себя в нём. Вижу растрёпанную, с царапиной на левой щеке лгунью. Именно её. Чёрное худи на ней лишь сильнее подчёркивает тёмные следы от туши, рассыпавшейся под глазами.
Но эта лгунья совсем не думает о том, что во вранье уже как в болоте. Она думает лишь о том, как тепло ей в худи Тимура.
Да. Только об этом. Не о том, как врала маме, глядя ей в глаза.
А
«Ты добралась?»
Смотрю на сообщение Тимура и хочется прижать смартфон к груди.
Что я и делаю. Натягиваю капюшон худи на голову. Укутываюсь в его запах, а ладони стискивают телефон, придавив его к рёбрам.
На тёплой, уютной кухне меня ждёт мама, а я всё на свете сейчас отдала бы, чтобы оказаться на холодной, тёмной веранде. На том старом диване, но рядом с Тимом.
Глава 41
Глава 41
Следующий мой день проходит так: если я попадаюсь на глаза маме, то она с меня их не сводит. Следит за каждым моим движением.
Когда в обед мне звонит Соня, а я просто решаю ей не отвечать, переведя вызов на беззвучный. Тут же дверь моей комнаты распахивается, и на пороге уже стоит мама. Она застаёт меня сидящей на кровати и в прямом смысле устраивает мне допрос на тему, кто звонит и почему я не беру трубку.
И хоть остаток дня я нахожусь в своей комнате за закрытой дверью, так и оставив телефон после звонка Сони на беззвучном, меня не покидает ощущение, что мама в коридоре и подслушивает, готовая ворваться ко мне на любой подозрительный шорох.
Сейчас быть пойманной на переписке с Тимом мне категорически нельзя. Но и не отвечать ему я не могу. Возможно, вероятнее земля окажется квадратной, чем вариант, что его сообщения будут проигнорированы.
Я жду их. Я не дышу, когда смотрю на экран телефона. Сердце замирает при надписи«печатает…»возле имени«Тимур Горин».
Его фото из социальной сети рассмотрены всего за один день до дыр. Я жуть как хочу его видеть, а не сидеть в четырёх стенах под надзором мамы.
Стараюсь без надобности из комнаты даже и носа не показывать. Сижу то за столом, то на кровати, обложившись конспектами, на которые мне, честно говоря, сейчас плевать. Это лишь пыль в глаза маме.
Потому что я вся — и мысленно, и физически — в переписке с Тимом. А она проходит где-то на радужных облаках.
Он осторожно интересуется, как я себя чувствую после вчерашнего. Смущённо улыбнувшись экрану, отвечаю, что хорошо, но всё же умалчиваю о дискомфорте внизу живота и тянущих мышцах на внутренней стороне бёдер.
И тут же заливаюсь краской с головы до ног, потому что Тимур сразу пишет мне о своём стояке и желании разместиться между моих разведённых ног. Раньше такая пошлость вызвала бы во мне лишь отвращение. А сейчас мне достаточно закрыть глаза и нырнуть в омут своих воспоминаний: отблески свечей на веранде, тяжесть крепкого тела, прижимающегося ко мне, влажные губы…
Я думаю только об этом. Мысли о драке, о том, какие неприятности меня будут ждать, об объяснениях с Соней, о встрече с Петровой после всего случившегося и разозлившейся маме отходят куда-то даже дальше, чем на второй план.