Никому о нас не говори
Шрифт:
Но сейчас перед моими глазами нет ни того ни другого. Нет вообще ни одной знакомой детали, принадлежащей моей спальне. Но уже через секунду меня пронзают воспоминания вчерашнего дня.
Под нарастающий стук сердца я поднимаю взгляд: вот ворот чёрной футболки, крепкая шея... И, стоит мне только увидеть затылок с коротко стриженным ёжиком тёмных волос, в груди всё замирает.
Я лежу, уткнувшись носом между лопаток Тимура. Теперь нетрудно догадаться, почему мне так тепло. Тело Тима как печка, и я прижалась к нему не только носом. Я прильнула к нему вся.
Какое-то время я не шевелюсь. Слушаю равномерное дыхание Тимура. Такое спокойное, глубокое. Это совсем непохоже на того Тимура, к которому я успела привыкнуть: грубого, вспыльчивого, нервного…
Боже, я серьёзно сейчас подумала о том, что привыкла к Горину? От этой мысли морщусь с улыбкой на лице.
А ещё, лёжа вот так у спины Тимура, я могу рассмотреть узоры татуировок, виднеющиеся из-под рукава его футболки. Я видела эти тату, но никогда в упор не разглядывала. А сейчас чёрные рисунки непривычно близко ко мне. Чуть ниже предплечья у Тима выбиты голые ветви какого-то дерева. Это острые, резкие линии, к которым, кажется, притронься — и поцарапаешься. И я не касаюсь их. Хоть и очень хочется.
Даже сжимаю пальцы, чтоб они так не зудели. Сжимаю и наконец прихожу в себя. Возвращаюсь в реальность, что ждёт меня за пределами этого дивана.
Мне надо домой.
За окнами веранды уже не слышны ни ветер, ни дождь. Всё стихло. Да и свет фонаря больше не падает на диван. Веранда словно в сером тумане, а значит, сейчас раннее утро. В конце апреля светает обычно около пяти, а маршрутки до Ростова ходят с шести утра точно.
Я должна бежать…
Каждое моё движение осторожнее, чем у сапёра. Медленно, не сводя взгляда с коротко стриженного затылка, я отодвигаюсь к краю дивана. Правда, эта рухлядь решает издать противный скрип. Я каменею, боясь моргнуть, а Тимур шумно втягивает носом воздух и… всё. Он не двигается и не переворачивается. Продолжает спать дальше.
Подождав ещё какие-то секунды и не переставая смотреть на Тимура, я всё-таки выползаю из-под пледов, укрывающих нас обоих. Потом аккуратно поднимаюсь и с дивана.
Я сразу же ощущаю холод, царящий на веранде. Через слои одежды он мгновенно добирается до моих костей. Желание нырнуть под покрывало к Тимуру появляется сразу же. Рядом с ним ведь так тепло… Я даже бросаю взгляд через плечо: Горин укрыт пледом и сладко спит на старом диване.
Но тут же себя одёргиваю. И чего я жду? Пока он проснётся? Я же до пепла сгорю от смущения, если сейчас Тимур откроет глаза и просто спросит, как мне спалось.
Только вот дома меня ждёт тяжёлый разговор с мамой.
Надеваю кроссовки, хватаю рюкзак, запихиваю в него всё, что вчера было высыпано оттуда, беру ветровку, свой разряженный телефон и даже лишний раз не дышу. Не хочу разбудить Тимура.
К двери иду на цыпочках. Но возле неё всё-таки приходится застыть. Я слышу у себя за спиной скрип дивана. По моим позвонкам сразу же проскальзывают холодные мурашки.
Снова не дышу, когда оборачиваюсь. Скинув с себя плед, Тимур
Мне бы не глядеть на неё, но я краснею и смотрю именнотуда.Алею до самых кончиков ушей. Я ведь вижу, что с мужской физиологией у Тимура всё отлично. Ширинка его джинсов весьма заметно и вызывающе приподнята.
Стыдливо кусаю губы и отвожу взгляд. Я должна рвать когти на вокзал!
Беззвучно выдыхаю и заставляю себя выскользнуть с веранды в серое утро, тихо прикрыв за собой дверь.
***
Я оказываюсь права. Часы на автовокзале показывают половину шестого утра. Я успеваю на первую маршрутку до дома.
Но всю дорогу нахожусь в какой-то прострации. Мне нужно придумать, что сказать маме, а в голове только мысли о Тимуре. Не выходит сосредоточиться. Я то и дело возвращаюсь в то тепло, от которого сегодня проснулась. Вспоминаю сопение у себя в волосах, ощущение чужого, мощного тела рядом, сильных рук. Думаю об этом и рассыпаюсь. Хочется просто закрыть глаза и позволить этим чувствам себя поглотить.
Поэтому, когда я оказываюсь перед дверью своей квартиры, всё ещё не знаю, что говорить маме, как оправдываться.
Несколько минут я просто топчусь на лестничной клетке. Перевязываю хвост на затылке, тру холодными ладонями лицо, пытаюсь нацедить хоть немного слюны во рту, чтобы так противно не сушило горло. Даже снимаю с себя ветровку и запихиваю её в рюкзак, потому что меня кидает в удушающий жар от страха зайти в дверь перед собой.
Но сделать это приходится. Руки мои трясутся, когда костяшками пальцев несколько раз стучу по железному полотну.
Успеваю сделать всего три стука, как дверь в квартиру распахивается. Я будто бы получаю удар под дых. Прекращаю дышать на одном резком вдохе.
На пороге стоит моя мама: босая и закутанная в старый домашний халат. Бледная, светлые волосы растрёпаны, под опухшими глазами синяки.
Мы смотрим друг на друга, застыв по разные стороны порога квартиры.
— Мам… — я решаюсь сделать неуверенный шаг вперёд.
Она послушно отступает, пропуская меня в коридор. Я сразу же закрываю за собой дверь, встав на придверном коврике, и волна вины обрушивается на мою голову.
— Мам, прости, — шепчу, чувствуя, как в груди всё сжимается в ком.
— Где ты была? — сверлящим взглядом мама осматривает меня с ног до головы.
Что мне ответить? Я не знаю. От вида мамы и ощутимого запаха успокоительных, что уже успел проникнуть мне в лёгкие, голова становится совсем пустой.
— Я… — мямлю и мнусь на пороге. Пальцы сильнее сжимают лямку рюкзака, висящего у меня за спиной. — Мам, со мной всё нормально.
Она молчит. Лишь шумно дышит, скрестив руки у себя на груди, а опухшее лицо со следами плохого сна каменеет на моих глазах.