Никому о нас не говори

Черничная Алёна

— Спасибо, — бормочу смущённо. — Ты как?

— Хорошо, — Тимур жмёт плечами. — Если честно, я просто спал все эти дни. Но на веранде прибрался. А ты как? Как твой домашний арест? — в его интонации слышится немного ехидства. Но не колючего, а какого-то безобидного. — Не думал, что ты сможешь выбраться из дома в такой час.

Облизываю губы со вздохом. Да я и сама не думала…

— Мама на дежурстве. — Прижимаю к себе тетради.

— Ай-ай. Хорошая девочка нарушает правила? — Тим понижает голос и снова вальяжно усаживается на капот машины.

Смотрит

с хитрым прищуром, медленно растягивая уголки губ в улыбку. И теперь мне приходится пожалеть, что завязала волосы в хвост. Мои краснеющие щёки и уши и прикрыть нечем.

— Я просто вышла за тетрадями, — фыркаю я, правда это выходит наигранно. — А ты сейчас обратно в Богудонию?

— Вообще-то, нет, — задумчиво тянет Тим, скрещивая руки на груди.

И я сразу хмурюсь:

— А куда?

— Решил прогуляться. Надоело бока пролёживать.

Я закусываю нижнюю губу, а моё воображение очень развёрнуто интерпретирует слово «прогуляться». Почему-то я сразу вижу Тимура в неоновых вспышках клуба и в окружении модных девчонок. Ну а как ещё может гулять Горин?

— Ясно, — выдавливаю из себя, пряча взгляд в раздолбанный асфальт у подъезда. — Ну, постоянно находиться на том диване тоже нельзя. Наверное, с ума сойти можно. Так что потусить где-нибудь с друзьями это… — вздыхаю, а слова уже горчат на языке, — хорошая идея.

— Никаких друзей, — цокает Тим. — Только Пахом.

И я сразу же поднимаю взгляд на Тимура.

— Туда? — спрашиваю осторожно, но с намёком округляю глаза.

Тим кивает.

— Опять драться? — выдыхаю резко и сильнее прижимаю к груди тетради.

— По глазам вижу и догадываюсь — ты осуждаешь, — усмехается Тимур.

— И правильно догадываешься, — бурчу я. — А если тебе опять по макушке настучат?

— Ты сомневаешься в моих силах? — Тимур склоняет голову набок и обиженно надувает губы.

Шумно втягиваю носом прохладный ночной воздух.Сомневаюсь ли я? Да я же просто места себе не найду, если буду знать, что с тобой может что-то случиться, что тебе будет плохо и больно. Я же чокнусь от мысли, что кто-то будет тебя бить…

Но ничего подобного Тимуру я не говорю. Это горит у меня в груди, и там же это я и оставляю. Крепче придавливаю к себе несчастные тетради и сухо отвечаю:

— Если тебе накостыляют, то имей в виду, завтра я не смогу приехать и приложить к твоей полулысой башке подорожник. Понятно? — демонстративно приподнимаю подбородок.

Буравлю Тимура взглядом. Смотрю на то, как он вальяжно подпирает задницей капот машины, вытянув вперёд ноги, и держит руки скрещёнными на груди. И он тоже глаз с меня не сводит. Только если на моём лице сейчас вряд ли можно увидеть что-то, кроме беспокойства, то лицо Тима расслаблено. Он так по-доброму рассматривает меня, стоящую под уличным фонарём с тетрадями в руках, пока уголки его губ заметно дёргаются. Горин явно хочет сейчас улыбнуться во весь рот, но терпит.

И чем больше Тимур пытается скрыть улыбку на своем лице, тем сильнее моё лицо заливается жаром.

—

Ань, иди домой, — неожиданно мягко просит Тим, поднимаясь на ноги. Опускает руки и засовывает их в карманы джинсов. — Пахом уже обзвонился. Да и вдруг мама твоя станет тебя искать.

Хватаю ртом воздух. А вот слова про маму звучат обидно! Но лишь стискиваю зубы и отмалчиваюсь. Ну и ладно.

— Доброй ночи, — бурчу Тимуру.

На пятках кроссовок одним движением разворачиваюсь на сто восемьдесят. Передо мной теперь дверь подъезда, а не чёрная иномарка. Я делаю всего два шага вперёд, а перед моим носом уже не просто знакомая дверь, обклеенная со всех уголков старыми объявлениям, а непроходимая, железобетонная стена, и за неё мне не ступить.

Я не хочу идти домой. Не могу. Не хочу сидеть в своей комнате за учебником по английскому. Ноги словно свинцовыми становятся, а подошвы кроссовок будто бы с асфальтом срастаются.

Желание не подниматься в квартиру нестерпимо. Ну что я там буду делать? Ходить из угла в угол? Терзаться своими мыслями? Тем более когда я только что общалась с Гориным.

Слух мой обостряется. Я слышу позади себя шаги Тимура. Слышу, как открывается дверь его иномарки.

Понимаю: у меня есть всего несколько секунд до того, как раздастся хлопок, означающий, что Тим уже сел в машину. А если он заведёт мотор, то эту ночь я буду сходить с ума…

Да, я думаю о наказе мамы: ни шага без её слова, но… у меня так сильно тарабанит в груди сердце.

— Тимур! — резко обернувшись, я повышаю голос.

И застаю его уже садящимся в машину. Но от моего голоса он удивлённо замирает у распахнутой водительской двери и в немом вопросе приподнимает брови.

— А я могу поехать с тобой? — проговариваю на одном выдохе и замираю сама.

Несколько секунд Тимур не двигается и не меняется в лице. Просто смотрит на меня с неподдельным изумлением. И только потом спрашивает:

— Зачем?

— Просто… — нервно сглатываю, продолжая прижимать свои тетради к груди. Кажется, я смяла уже все листы. — Интересно.

А брови Тима тем временем всё выше ползут на лоб.

— Интересно посмотреть, как я буду махать кулаками? — скептически щурится Горин.

Я осторожно жму плечами. Тим тут же хмурится и заявляет твёрдо:

— Сомневаюсь, что это подходящее для тебя место. Сиди-ка ты дома.

Дома? От этой перспективы у меня тут же неприятно жжёт между рёбер. Делаю уверенный шаг к чёрной иномарке и смело смотрю на Тима.

— Я хочу поехать с тобой.

Взгляд Тимура темнеет. Поджав губы, Горин отрицательно качает головой. И чем серьёзнее становится выражение его лица, тем сильнее я распаляюсь. Ещё один шаг, и я стою уже у самого капота машины Тимура и продолжаю упрашивать:

— Я просто осторожно буду смотреть на всё из каморки Пахома. Через щель в стене напротив. Я так уже делала в самый первый раз.

Широко распахнув глаза, не свожу взгляда с Тима. Вот как сильно я не хочу сейчас домой.

— А как же твой арест? — хмыкает Тимур. — Ослушаешься маму?