Никто
Шрифт:
Платон.
– - Я воспользовался приглашением Сергея Константиновича, когда он был у вас в Царском, и ты читал стихи.
Маковский.
– - Иннокентий Федорович, Нина Петровна, рад вас видеть в редакции!
Анненский.
– - Здравствуйте, Сергей Константинович! Надеюсь, не отвлек от беседы? Вы так оживленно разговаривали.
Маковский. – - Нет, что вы, не изволите беспокоиться. Мы с Платоном Петровичем вели речь о талантах на Руси. Вот сейчас, незадолго до вас, я встречался с мамашей одного такого юноши, кстати, вашего выученика. Осип Мандельштам -- не помните такого?
Анненский.
– - Как же, как же! Он присылал мне поздравительную открытку, но не помню по какому случаю.
Маковский.
– - Талантливый юноша!
Нина.
– - Вы не представляете, какие удивительные, превосходные голоса встречаются. Я сейчас преподаю девочкам, даю частные уроки...
Платон.
– - Нина, не ожидал тебя увидеть, я полагал, ты в имении, под Смоленском.
Нина.
– - Ах, Платон, проводить все время в имении ужасно скучно, я бываю в Петербурге наездами.
Платон.
– - Ты где-то была вместе с Иннокентием Федоровичем?
Нина.– - Иннокентий Федорович пил у меня чай и читал стихи для нас -- у меня были Мухина и Васильева. Ты обеих, кажется, знаешь?
Платон.
– - Имел честь быть представленным.
Нина.
– - Так вот, Васильева пригласила Иннокентия Федоровича к себе на обед в понедельник, 30 ноября, если ты так интересуешься.
Платон.
– - Я не шпионю за отцом, что за глупые намеки!
Анненский.
– - Платон, Нина, оставьте этот вздор! (Маковскому). Я, собственно, зашел ненадолго и вот по какому делу. Теперь, когда недоразумение с Черубиной де Габриак разрешилось, полагаю, что можно вернуться к вопросу меня волнующему, я говорю об издании во втором номере моих пьес.
Маковский.– - Помилуйте, Иннокентий Федорович, вы всё знаете о Черубине?
Анненский.
– - Да, мне Валентин рассказал.
Нина.
– - Так вы знаете тайну Черубины? Боже, как интересно! Катя Мухина о ней все уши прожужжала. Ну, скажите, я вся сгораю от нетерпения, кто же это?
Маковский (не отвечая Нине).
– - Увы! Страшно стыдно перед вами, глубокоуважаемый Иннокентий Федорович, ужасно стыдно! Как я мог впасть в такое заблуждение? Где было моё чутьё, мой вкус? Помнится, вы были одним из немногих, кто сомневался в таланте этой, с позволения сказать, поэтессы.
Анненский.– - Значит, Сергей Константинович, вопрос решен в мою пользу и в журнале будут мои стихи. Я могу успокоиться?
Платон.
– - А сколько у вас платят за строчку?
Маковский (смущенно).
– - Понимаете Иннокентий Федорович, номер уже в наборе. Изменить решительно ничего нельзя. И потом... широкая публика еще не знает о мистификации, они жаждут прочитать стихи Черубины.
Анненский (рассеянно).
– - Да, пожалуй, вы правы. Даже мои близкие знакомые, почитатели моей музы, в восторге от её пьесок.
Нина.
– - Если вы обо мне, то, конечно, мне любопытно, но ваши стихи для меня не состоят ни в каком сравнении с её стихами.
Анненский.
– - Боюсь, милая Нина, что среди всех, кто интересуется Черубиной, вы составляете единственное исключение. Наверное, и Ольга Петровна ею пленилась?
Нина.– - А вы её разве не видели?
Анненский.
– - Нет. Она бывает у нас теперь редко, приезжает с детьми, не остается в доме.
Нина.
– - Зато вам спокойно! От них ведь столько беспокойства, я говорю о детях.
Анненский.
– - Конечно, вы правы!
Маковский.– - Я вижу, что вы удручены. Милейший Иннокентий Федорович, не расстраивайтесь так, ваши стихи мы обязательно напечатаем, в самом ближайшем номере. Даю слово! Ну вот, видите, я перед вами повинился! Вы не можете представить, какие шишки на меня валятся из-за редакторства. Одни тем недовольны, другие этим. После вашей статьи о лиризме дико оскорбился Соллогуб, да и Блок недоволен.
Анненский.
– - Сергей Константинович, вы же знаете, что я никого не желал обидеть, это моё субъективное мнение, а не редакции. Я хотел бы поместить в номере свои пояснения, чтобы выйти из этой неловкой ситуации.
Платон.
– - Извините, господа, мне пора! Сергей Константинович, вы меня не проводите?
Маковский.
– - Конечно, Платон Петрович.
Выходят.
Анненский.
– - Нам тоже пора ехать, милая Ниночка! Я поеду к себе в Царское Село, а вы назад, в Смоленскую губернию, в свой медвежий угол. Ах, Царское -- им, положительно, отравляешься. Когда-то давно мне улыбнулась мысль поселиться там и с тех пор я ни разу не пожалел.
Нина.
– - Вы правы, дорогой Кенечка, пора ехать!
Анненский.
– - Скажи Нина, вы видитесь с Ольгой, как она... что у неё на душе?
Нина (с деланно равнодушным видом).
– - Видимся редко. Мы не очень с ней близки с недавних пор.
Анненский.
– - А мы с ней давно откровенно не беседовали. Я сделал её душеприказчиком на случай моей смерти, намеревался сказать ей...
Нина (берёт его за руку, покачивает, говорит тихо, с придыханием).
– - Смерти? Боже мой, о каких грустных вещах вы говорите! Если это шутка, то я не расположена так шутить! Знаете что, назначьте меня душеприказчиком! Я пока здесь и хотя бы буду знать.