Никто

Красин Олег

Интерлюдия ПЕРВАЯ .

Авансцена. Полумрак . Звуки вокзала (шумит паровоз, вокзальный колокол и т.п.) Стоят Анненский и Ольга, они расстаются. Ольга утирают слезы, подходит, обнимает Анненского, отходит. Играет музыка. Голос за сценой.

"Зал...

Я нежное что-то сказал.

Стали прощаться,

Возле часов у стенки...

Губы не смели разжаться,

Склеены...

Оба мы были рассеянны,

После она

Плакала тихо у стенки

И стала бумажно-бледна...

Кончить бы злую игру...

Что ж бы еще?

Губы хотели любить горячо,

А на ветру

Лишь улыбались тоскливо...

Что-то в них было застыло,

Даже мертво...

Господи, я и не знал, до чего

Она некрасива...

Ну, слава Богу, пускают садиться...

Слиплись еще раз холодные лица,

Поезд еще стоял --

Я убежал...

Анненский и Ольга расходятся в разные стороны . Звучит негромкая печальная муз ы ка.

Сцена V .

Кабинет Анненского. Он сидит за столом в халате, белой накрахмаленной рубашке и брюках, что – - то читает, пишет на листке бумаге. Входит Арефа .

Арефа. – - Доброе утро, барин! Никак с ночи не спите?

Анненский.
– - Да. Арефа, не спится что-то, а когда не сплю, прихожу сюда и работаю. (Посмотрел на стоящие у стены часы в футляре). Часы остановились, а я и не заметил. Который час?

Арефа (подходит, задувает горящую на столе свечу).
– - Це один господь знае! Вы уж звиняйте Иннокентий Федорович, ежели я по малоросски иногда балакаю. Барыня сильно гневается, когда слышит.

Анненский.
– - Говори, как умеешь! Что мне за дело? Я тебя понимаю. Сколько служишь у нас, Арефа, а часам так и не выучился.

Арефа.
– - Мы народ маленький, нам только господам услужить. Отчего ж, барин, свет не зажгли? Очи, верно, дуже заморились.

Анненский.
– - Электрический свет меня раздражает, от него больно делается.

Арефа. – - Открою-ка я занавеси, на дворе светло. (Открывает шторы). Вчора барин приехав домой в чужой шубе...

Анненский.
– - В чужой шубе? Это невозможно! Откуда?

Арефа.
– - Сымаю шубу и гля -- це диво дивное, шуба-то не наша!

Анненский. – - Постой, постой. Я был вчера у Фаддея Францевича Зелинского, вечер прошел изумительно, но... я так рассеялся, что это заметил даже добрейший Фаддей Францевич. Оттуда и чужая шуба. Послали кого-нибудь отвезти назад?

Арефа.
– - Барыня с посыльным отправила и приплатила еще. Раззор один.

Анненский. – - Не ворчи, Арефа!

Входит Валентин.

Валентин.
– - Здравствуй, отец! Ты сегодня выглядишь утомленным. Опять полночи не спал? "Чуть свет уж на ногах" (цитирует "Горе от ума") и как всегда в крахмальной рубашке?

Анненский.– - Ты же знаешь, как я их люблю! Если было бы можно, я и спал бы в них, но сегодня не спалось. Арефа, растопи камин, зябко!

Арефа.
– - Слушаюсь, барин! (Выходит).

Валентин (подходит к окну, смотрит в него).
– - Опять льёт дождик как всегда в ноябре. И так каждый день. До чего же мне осень не нравится, эти низкие тучи, эта слякоть. Трудно представить, что скоро, совсем скоро будет Рождество. Я всегда любил Рождество! Вы с мамой клали подарки под ёлку или вешали их на ветки, приходили гости, их дети, и мы водили веселые хороводы, взявшись за руки. А тебе нравится Рождество?

Анненский.
– - Рождество? Пожалуй... Но, до него еще время не приспело, до него еще нужно дожить.

Валентин.
– - Говоришь так, словно собрался умирать.

Анненский.
– - К этому всегда надо быть готовым. Знаешь, иногда жизнь кажется треснувшим кувшином, из которого постепенно вытекает вода. Чем дольше идешь, тем менее остается воды. Оттого и торопишься переделать все, что тебе еще под силу, о чём в молодости не задумывался.

Валентин.
– - Не намерен сегодня говорить о грустном.... Мне казалось, ты поедешь в присутствие сегодня?

Анненский.– - Нет, сказался больным.

Валентин (ёжится).
– - У тебя сыро, надо растопить камин. (Ходит по кабинету, насвистывает мелодию романса).

Анненский.– - Прекрати, деньги просвистишь!

Валентин.– - Странно папа, что ты веришь в приметы. Ольга не приезжала вчера? В последнее время она нас избегает. Или мне кажется? И Наташа тоже давно с ней не разговаривала -- они перебрасываются только записочками. Не обиделась ли она?