Никто

Красин Олег

Анненский.
– - Не знаю, право! Может ей нездоровится? Сейчас эпидемия инфлюэнции. Впрочем, об этом можно справиться у Платона, мы сегодня его ждем к обеду.

Валентин.
– - Маковский прислал мне стихи новой поэтессы. У тебя они, верно, есть? Некая Черубина де Габриак.

Анненский.
– - Да, он мне тоже прислал, сам лежит дома, болен плевритом. Я как раз читал эти стихи перед твоим приходом.

Валентин.
– - Какие необычные, не находишь? (Берт лист со стола, читает).

Червленый щит в моем гербе,

И знака нет на светлом поле.

Но вверен он моей судьбе,

Последний -- в роде дерзких волей...

Маковский тебе не говорил кто она такая, откуда? Какая-то таинственная красавица-католичка.

Анненский.
– - Нет, он сам в догадках, однако намерен печатать её пьески в одном из номеров "Аполлона". Наверное, в следующем году. Я сейчас правлю свои стихи для журнала -- Сергей Константинович попросил их прислать. Он ведет переговоры с Ушаковым об издании отдельной книжкой. Кстати, Валя, я тебя попрошу, если у меня не будет времени, займись, пожалуйста, редактурой. Книга будет назваться "Кипарисовый ларец" и состоять из трилистников. В каждом трилистнике по три стиха.

Валентин. – - Хорошо, отец!

Анненский.
– - Как ты находишь мою статью в первом номере "Аполлона"?

Валентин.
– - Превосходно! Только мне кажется, что многие поэты на тебя обидятся.

Анненский (мрачно).
– - Уже обиделись. Маковский писал. В газетах тоже нелестные отзывы (кивает на стопку газет, лежавшую рядом с ним на столе). Вот, послушай, Буренин пишет в "Новом времени": "Жалкие упражнения гимназиста старшего возраста". (Откладывает газету в сторону, берет другую.) В нашей царскосельской газете пишет некто Загуляев "На санитарно--литературную тему": "Знал я одного поэта, тоже царскосела, который писал и печатал хорошие стихи (иные даже более чем хорошие), а потом спознался с нашими декадентами и пропал ни за понюх табаку. Пишет теперь ахинею страшную. А мог бы не маленьким поэтом стать. Жаль человека!". Как это можно! Высмеивают словно мальчишку, будто я и впрямь гимназист старшего возраста!

Валентин.
– - Не обращай на них внимания, отец, побереги сердце!

Пауза.

Анненский (внимательно смотрит на сына).
– - Тебя что--то беспокоит?

Валентин.
– - Наташа... Она в последнее время проводит много времени с подругами, ходит в музеи, ездит в театры. А как приходит домой от неё вином пахнет. Я не знаю. Мне кажется, у неё кто-то появился.

Анненский.– - Ты боишься, не изменяет ли она?

Валентин.
– - Да, боюсь.

Анненский.
– - Ну, так поговори с ней, напрямую, начистоту.

Валентин.
– - Нет, не могу, ты не понимаешь! Я боюсь, вдруг она неверна? Что тогда? Что надо делать? Разводиться? Но я не могу с ней развестись, я её люблю. Ну, зачем она меня мучит? Для чего? Если я ей не мил, то подойти и скажи! К чему эти игры? Боже мой!

Анненский.
– - Успокойся, Валя, хочешь, я с ней поговорю?

Валентин.
– - Нет, нет, отец! Я боюсь разрушить то хрупкое, что есть между нами. Конечно, ты, с твоей поэтической душой достаточно тонок и чуток и всё же... Пусть будет так, как есть, идет своим чередом.

Анненский.
– - Что ж, это мудро! Но я вот что тебе скажу. Когда-то давно, в молодости, я ездил по Италии, мама тебе, верно, рассказывала. Прекрасные виды, бескрайнее море. Эта страна произвела на меня огромное впечатление. Я даже осмелился плавать в море, хотя и всегда боялся воды. Да-да, это так, не улыбайся!

Пауза.

Сейчас я сравнил бы семейную жизнь с плаваньем в волнах. Сравнение, может быть, не очень удачное, не раз использованное другими, и все же... Молодыми, мы входим в бурное море и плывем смело, уверенно, полные сил и мечтаний. Но чем дальше отдаляемся от берега, чем дольше плывем, тем всё больше неуверенности и тревоги. И когда ты встречаешь человека, близкого, которого полюбил, то понимаешь, что это твой новый берег, к которому нужно стремиться. Если Наташа тот берег, о котором я говорю, то плыви к нему, не теряй из виду! Поэтому ещё раз скажу, поговори с ней, прямо! Всякий человек должен сказать то, что хочет, а слушают его или нет, это дело второстепенное. По крайней мере, потом у тебя не будет злости на себя, что ты не пытался.

Валентин.– - И ты всегда так поступал? Всегда объяснялся напрямую, без дипломатии, без внутренних сомнений?

Пауза.

Анненский.
– - Я, Валя, другое дело. Я... у меня... в отношении твоей матери сомнений не было, следовательно, не было нужды объясняться. Хотя, супружеская верность сейчас не в чести.

Валентин пристально смотрит на отца. Из – за дверей раздается телефонный звонок, потом появляется Арефа.

Арефа.
– - Иннокентий Федорович, просют к аппарату.

Анненский.– - А кто звонит?

Арефа.
– - Господин сказав, шо Маковский Сергей Константинович. Вас или Валентина Иннокентьевича.

Анненский.
– - Сходи, Валя, поговори с Сергеем Константиновичем, я что-то тяжел нынче на подъем. Арефа, когда же камин растопишь? Сколько можно ждать!

Арефа.
– - Та я быстро!

Валентин и Арефа выходят. Анненский пытается опять писать. Слышится голос с улицы: "Яйца . С вежие яйца". Открывается дверь, показывается Дина Валентиновна.

Сцена V I .

Кабинет Анненского.

Дина Валентиновна.
– - Кеня, продают яйца. Я сказала кухарке Паше, чтобы взяла, у нас мало осталось, а сегодня Платон будет обедать.