Низверженное величие
Шрифт:
И кое-что еще случалось в ее жизни, но словно не с нею, а с незнакомой женщиной. Единственно прекрасным воспоминанием было воспоминание о первой любви. Вот бегают в просторном парке ее дети, совсем не понявшие гибели отца. А она путешествует по дорогам своей памяти и судьбы. Того, кто подарил ей первый трепет сердца, уж нет. Дук Д’Аоста умер в Африке пленником англичан. Унижение, итальянское благородное честолюбие так расстроили здоровье, что небольшая вспышка туберкулеза свела его в могилу. Он умер вдали от своих. Дук Д’Аоста был очень суетный человек, что, похоже, также способствовало его кончине. Он не мог себе простить, что какие-то англичане взяли его в плен и содержат так, словно он военный трофей. Да, гордость аристократа не вынесла унижения. Она, как тюльпан без воды, быстро угасла.
Царица смежила веки, странный красный цвет переливался и дрожал в полуприкрытых глазах, заманчивый, фантастический мир увлек ее в прошлое, и она забыла о детях, о скорби по мертвому царю, о тревогах за нынешний и завтрашний день дочери и сына. Другой свет манил ее вдали: ее искренняя дружба с Мафальдой, своей сестрой. Из многочисленной королевской семьи она была ей ближе всех. С отцом редко можно было посидеть и поговорить, с матерью — тоже, оставались сестры, и она выбрала Мафальду. Целыми днями они о чем-то шушукались или
Пес Бонзо мчался по аллее, а за ним тянулась пустая обертка от шоколада. Он засунул морду между лап и легонько заскулил. Царица обернулась. Одна из камеристок подбежала и отвязала обертку. Наверное, дети играли с бедным животным. Это ничего, лишь бы он не положил на нее грязные лапы. Иоанна погрозила ему и приказала лечь у ног. Появление собаки прервало ход ее мыслей, но нить она не упустила. Бонзо не любил госпожу Филову, всегда встречал ее ворчанием. Видимо, ее высокая, крупная фигура пугала его. А может, дело не только в этом. Госпожа Филова бездетна, и ей чуждо чувство близости и нежности, присущее матери. Умный пес своим собачьим чутьем улавливал это. В госпоже Филовой было что-то рациональное, холодное и расчетливое. Кроме своих дел и мужниных забот, она ничем не интересовалась, хотя и делала вид, будто с энтузиазмом относится к благотворительным торгам. Раньше, когда царь был еще жив, они загорелись желанием устроить лагерь отдыха в одном из монастырей на окраине Софии, и все уже пошло хорошо, но затем как-то угасло само собой. Не были созданы и благотворительные группы в кварталах. И снова виновата госпожа Филова, которую не интересовала эта, по ее мнению, неблагодарная работа. Она чувствовала себя интеллектуалкой, общалась с писателями, собирала у себя художников. Тут была ее стихия — люди искусства. Она претендовала на роль меценатки, но как смешно вела себя на немецкой выставке в Биаде! Ходит, ходит, а все больше крутится у болгарской экспозиции. И когда Иоанна с царем подошли, Филова не удержалась и сказала, что здесь вот выставлены самые красивые болгарские книги, а все потому, что на видном месте стояла книга Богдана Филова о староболгарском искусстве. Хорошо еще, мадам Филова не говорит так много, как жена Бекерле, у той не язык, а мельница, и все о себе, о своих туалетах… И что, конечно, она умеет одеваться! Летние платья зимой, зимние — летом, высокие ботинки в жару, босоножки — в холод. Какая-то экстравагантная безвкусица, приправленная высоким самомнением… Совсем другими, подлинными ее друзьями были Петровы, но чего только не делалось, чтобы закрыть им дорогу во дворец. Они были внимательны, начитанны, могли с умом побеседовать и о науке, и о домашнем хозяйстве, рассказать какую-либо прелестную новость. Особенно Елена!.. Нет, царица все еще не перестала жалеть об этих милых женщинах. Петровы постоянно составляли ей компанию вплоть до того злополучного чая, который они устроили в честь английского посланника. Как же они не взвесили все «за» и «против»? Может, они сделали это назло, зная, что мы накануне разрыва отношений с Англией… Царицу принудили закрыть им дверь во дворец… Разумеется, она согласилась сделать это лишь на какое-то время… Она думала снова отвоевать для них право посещать ее, но глупый поступок одной из Петровых все испортил… Каждый раз люди теперь слышат ее голос по радиостанции «Лондон»… Для царицы это не бог знает что, не она, так другая, но для заклятых патриотов — прямая измена Родине. А что такое, в сущности, родина?.. Она вот родилась в Италии, а ее дети царствуют в Болгарии… Как ей понимать родину? Кому быть верной?.. Помимо детей что еще связывает ее с этой страной?.. Но если ее заставят говорить против Италии, наверное, придется сделать это… Ради детей… С мужем, которого уже нет, ее, кроме детей, тоже ничего не связывало… Их брак не был браком по любви, это было царское бракосочетание, на основе взаимных интересов… Царица погладила ногой лохматую голову Бонзо. Пес заскулил от удовольствия и прижался к ее лакированной туфле. Животное и то понимает ласку, подумала она. Ласка. Их брак был, по сути дела, без любви. Она вышла замуж, чтобы родить престолонаследника, и достойно выполнила свою миссию.
Любовь! Что это за любовь! Она часто мечтала о любви и видела ее в образах еще двух или трех детей… Царь не был тем любимым человеком, от которого она хотела бы их иметь. Он далек от ее идеала мужчины и мужа. Постоянно задумчивый, без должной силы, впадает в тревогу от различных предположений, ревниво относится к власти и не уделяет жене достаточного внимания. Был ли он таким и до женитьбы, она не знала, хотя и слышала кое-что от Петровых, пересказанное ей строго по секрету, с недомолвками. Это касалось девушки, в сущности, женщины, которая несла шлейф
И молва вскоре открыла ей кое-какие дворцовые тайны. Некоторое время царица делала вид, что ничего не знает, но в конце концов надо было объясниться с царем. Напрямик. Или она, царица, или эта красавица, как Иоанна привыкла ее называть. Вопрос был поставлен остро, и царь отступил. Распорядился не пускать красавицу во дворец. Петровы стали советчицами царицы в этой первой выигранной битве, и она всегда будет им признательна. От них она узнала, что Его величество сделал красавице богатые подарки, но все это больше не интересовало Иоанну. Она чувствовала себя победительницей. Но так ли было на самом деле? Царь — скрытный человек, никому не доверяет, и меньше всего — ей. Он ходит бесшумно, бесшумно делает свои дела и всегда прикрывается какой-либо ширмой. Таков его характер. Петровы объясняли его диктаторским нравом отца Бориса, Фердинанда. Иоанна часто сама поддерживала разговор о порядках во времена Фердинанда, желая понять, что он за человек, чтобы из этого сделать выводы о сыне.
И чем больше фактов узнавала она о тираническом нраве отца, тем яснее для нее становился ее супруг. Отец был по-немецки жесток, силен, бесцеремонен. Его жестокость устрашала как приближенных, так и близких. В ее тени формировалась осторожность, хитрость в характере будущего престолонаследника. Царь Борис не был мягкотелым, как полагали некоторые, его обуревали амбиции, превышавшие возможности страны, и потому он мучительно старался всех перехитрить, даже самого себя.
Думая о его смерти, царица невольно приходила к одному своего рода открытию. Он был безгранично честолюбив и, как все честолюбивые люди, становился злобен, когда кто-нибудь его затрагивал. От фюрера он вернулся подавленный и обиженный. Там, в Германии, они сказали друг другу что-то очень важное и тяжелое, если уж царю захотелось, чтобы его сбил вражеский самолет. Возможно, в беседе были произнесены слова, которые привели царя к выводу, что Германия проигрывает войну, а тем самым рушатся все его надежды, проваливаются все хитрости и перед ним закрываются все дороги. С Англией и Америкой Болгария воюет, с коммунистической Россией — не имеет общего языка. Страх потерять корону преследовал его, так как он не видел возможности сохранить династию, если сюда придут русские. И теперь царица припомнила еще одну его фразу. После возвращения от фюрера он, глубоко вздохнув, сказал: «Отец твой, пожалуй, всадил мне нож в спину… Там происходит нечто непоправимое… Для нас уже нет жизни… Немцы сомневаются и во мне…»
И это «нечто» произошло, но царя уже не было. Ее отец все же перехитрил и дуче, и Гитлера. Этот поступок отца пробуждал в ней гордость за него. Испытанная королевская прозорливость восторжествовала над глуповатой суетностью плебеев типа разных фюреров и дуче. Жаль, что муж ушел из жизни еще до этого, не успев порадоваться победе ее отца. Правда, кто знает, был бы он рад или начал бы ее упрекать. Болгария — маленькая страна, крепко прикручена она к колеснице Берлина, связана кровной связью. Сама царская династия — инородное тело в чуждом организме. Отец Бориса — австрийский немец, ее муж — метис, престолонаследник, ее сын, — тоже. Лишь хлеб, который они едят, и воздух, которым дышат, — болгарские. Даже их собаку, Бонзо, кличут не по-болгарски.
Царица встала, оправила платье, с шумом захлопнула книгу. Камеристка быстро убрала от плетеного стола пестрый ковер. В аллее появилась преподавательница немецкого языка, а с нею — дети. Царица нахмурила брови. Немолодая камеристка очень хорошо знала, что это означает. Не раз царица говорила ей, чтобы она не оставляла детей наедине с немкой. Ей все казалось, что, если царь умер от немецкой руки, немцы попытаются посягнуть и на жизнь его детей. Она не верила немцам. Неприязнь к ним особенно усилилась с тех пор, как разразились события в Италии.
Камеристка стряхнула ковер и пошла навстречу детям. Царица, прикрыв рукой лицо от солнца, поджидала их.
Дамян вышел из землянки и поглядел на небо. Оно было серо-белым. Из долины дул ветер, предвещавший снег. Ночью стало известно, что правительство Божилова поклялось ликвидировать партизан. Листва на грабах поредела и пожухла. Несмотря на легкий низовой туман, видимость улучшилась. Голые деревья больше не мешали обзору. Лишь внизу, в дубовой роще, все по-прежнему скрывали листья. Этот лес был непроходимой чащей с еле заметными тропками. Дубовый лист долго не опадает, становится сморщенным и приобретает цвет кофе, но держится, пока новые листья не вытеснят старые. Где-то наверху, за вековым буком, прячется передовой пост. Когда ляжет снег, придется, пожалуй, отказаться от этого наблюдательного пункта. Всякий приход-уход постовых оставляет следы, по которым их может найти полиция. Надо что-то придумать, пока снег не выпал. Дамян положил бинокль в растрескавшийся футляр, подышал на ладони и медленно спустился в лаз, ведущий к землянке. Если что-то улучшать, то начинать надо сейчас же. Вековой бук находится на таком месте, откуда видны и самые отдаленные хребты и долины. Да, почва каменистая, но только сверху. Ничто не мешает устроить маленькую землянку под корнем дерева. Входом может стать огромное дупло. Командир оглядел изнутри темную, уже пригодную для жизни землянку, толстые бревна внушали уверенность, жестяная печка «цыганская любовь» стояла в глубине, но ее не топили. Запах горелого дерева и дым могут выдать их. Они сделали ее на случай больших холодов. У печки лежал комиссар. Короткий полушубок едва прикрывал колени. Это куцее «одеяло», похоже, не грело, так как он не спал. В изголовье слабо горела толстая свеча и белела книга.
— Не хочешь ли ты выучить ее наизусть? — пошутил Дамян, кивнув на книгу.
— Я знаю ее, но неплохо будет, если и ты ее перечитаешь. Какие зимние картины рисует поэт… И вообще верная, человечная книга.
Дамян как-то раз заглянул в книгу. Это была поэма Николая Марангозова. В ней рассказывалось о возвращении в село. Что-то странное и знакомое, до боли близкое захватило его, и он поспешил отложить поэму, чтобы не разнежиться, потому что это не для таких людей, как он. Командир… В сущности, Дамян не был силен в поэзии. Кроме Ботева и Смирненского, других поэтов не признавал. В свое время, когда он учился, многие его друзья пытались писать. Он считал эти занятия ненужными. Вряд ли он станет вторым Ботевым, и потому лучше читать то, что оставили гении. И теперь, слушая, как Велко, верный учительской привычке, поучает его, он почувствовал неясную неприязнь.