Ночи и рассветы
Шрифт:
Блестящая краска слой за слоем оставалась на пальцах Пелопидаса.
— Если хочешь знать, самая обыкновенная фанера! — Не может быть!
— Фанера! — твердил Пелопидас. — Не веришь — посмотри!
Он смахнул блестящую фольгу, портсигар в самом деле был из фанеры. Офицеры захохотали. Кто-то предложил сделать из подарка мишень. Космас хотел было возразить, но потом эта мысль понравилась и ему.
— Мишень так мишень!
Они отошли подальше от домов и установили подарок на одной из каменных глыб. Пелопидас отсчитал сорок шагов. Офицеры провели черту и стали стрелять по очереди.
В эту минуту показался
— Ну и молодец же ты! — восхитился Космас. — Я запишусь в твой взвод! Научишь меня стрелять так же метко!
Керавнос взял его за локоть.
— Пойдем поговорим! Есть дело!
Совсем поблизости разорвалось несколько снарядов, один вслед за другим. Дрогнула потрясенная земля. Всполошились крестьяне. Заголосили, забегали женщины.
— И до нашего двора добралась беда! — сказал дед Александрис. — Это что же будет, ребята? Дадим сжечь такую деревню?
Крестьяне тоже уходили в горы. Они знали, что немцы не оставят от деревни камня на камне. И, глядя в долину, на зарево пожара, они горевали о том, что завтра такое же зарево заполыхает над их домами.
— А где сейчас немцы? — спросил у Керавноса Космас.
— Откуда я знаю! Путь им теперь открыт. Но раньше завтрашнего дня можно не ждать, ночью они не сунутся.
Возле одного из домиков Керавнос взял Космаса под руку.
— Послушай, что я скажу! Мне приказали с десятью партизанами остаться на Астрасе. Людей я выбираю сам и нашел пока только девять. Пораскинь мозгами, кто будет десятый.
Керавнос посмотрел на него в упор горячим, нетерпеливым взглядом, толстые губы его дрожали в улыбке.
— Все еще думаешь, антихрист! — Керавнос не утерпел и сильно ударил Космаса по плечу.
Удар пришелся как раз по старой ране. Острая боль просверлила руку и как будто снова вспорола рубцы. Но вместе с болью нахлынула радость.
— Нам дали важное задание. — Керавнос больше не ребячился. Он стал серьезным и сосредоточенным. — Сегодня мы тоже уйдем из деревни, пока переберемся в горы… Пошли, посмотришь, кого я выбрал.
Из домика доносились оживленные голоса партизан. Космас сделал несколько шагов и остановился.
— Или я с ума сошел, или там разглагольствует Фокос!
— Быть не может! Кто ему велел остаться?
Керавнос шагнул к двери и сердито распахнул ее.
Навстречу ему поднялся Фокос.
— Погоди, не шуми, дикий ты человек! Какие все пошли буйные! Разве могу я оставить своих ребят в таком опасном деле? Да и вы тоже хороши! Чего бы вы без меня стали делать? Каким местом думали?
Партизаны расхохотались. Керавнос смягчился:
— А ты знаешь, как нам здесь достанется?
— Знаю! Не маленький! Через все я, милый друг, прошел — лет сорок у руля стоял и вновь скатился в юнги!
Бойцы подвинулись, освободили место у огня.
— Садись, Космас! — подтолкнул его Керавнос. — Грейся, сколько влезет, копи тепло про запас. Партизанская жизнь для тебя только начинается.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
А я, Олимп, седой Олимп, остался
непокорным,
И сорок две вершины я вздымаю
к небу гордо.
И шестьдесят источников с вершин
моих
А где источник, там и стан,
Там знамя капитана{ [78] }.
78
Перевод В. Нейштадта.
I
Сгоревшие дома похожи на огромные черепа. Огонь пожирает их содержимое, и остаются черные стены с зияющими провалами окон. Они мрачно смотрят на тебя, как пустые глазницы.
Видеть мертвые дома порой тяжелее, чем трупы. Невольно думаешь, сколько жизней прошло в этих стенах. Вереница лиц и событий, растянувшаяся на долгие годы, вся история дома встает за языками бушующего пламени, которое подводит ей итог. И бедняки, вдруг оказавшиеся без крова, бессильно глядят, как гибнет их имущество, род, память их рода. Разутые и раздетые, они стынут на снегу, и впереди у них холодная, как снег, неизвестность.
…Внизу, напротив Астраса, уже второй день горит деревенька Шукры-Бали. На заснеженных склонах медленно движутся серые точки. Это крестьяне, те, что успели спастись. Отсюда, с вершины Астраса, они похожи на муравьев. Какое-то свирепое животное растоптало их жилище, они снуют туда-сюда и ничего не могут найти.
Космас видит, как за густой черной тучей дыма багряными парусами полыхает огонь. Круглые стекла бинокля доносят его палящий жар. Передавая ему бинокль, Фигаро признался, что в голове у него созрел замечательный план.
Такой план есть уже у каждого партизана. Если партизан не чувствует себя хоть чуточку стратегом, какой же он тогда партизан? Рано утром они увидели в бинокль отряд цольясов. Тощей гусеницей он полз по направлению к реке. Тут же и родился первый план. Боец, обнаруживший цольясов, сказал, что знает дорогу, по которой можно зайти к ним в тыл. Градом посыпались предложения. Одни советовали идти цольясам наперерез. Другие считали, что днем двигаться не следует, зато ночью нужно сделать бросок и устроить засаду на пути от Шукры-Бали в Криакуро… Последнее слово было за Керавносом, но он не желал никого слушать. Космас не верил своим глазам: как чувство ответственности меняет людей! Только что, глядя на горящую деревню, Керавнос метался, словно лев в клетке, и скрежетал зубами, а теперь, точно умудренный годами хитрый клефт{ [79] }, невозмутимо удерживал бойцов:
79
В период турецкого ига в Греции клефтами называли партизан, оказывавших сопротивление поработителям.
— Нельзя! Не время!
Бойцы огорчились. Расстроился и Космас. Хладнокровный Керавнос отверг и его план. Это неожиданное хладнокровие возмутило Космаса. Он обхватил Керавноса за плечи и крепко встряхнул его:
— Очнись ты, наконец! Если не пойдешь, мы пойдем одни!
— Да погоди ты, антихрист! — попробовал вырваться Керавнос. — Откуда только в тебе сила взялась?
Комиссар взвода Нестор, молчаливый, уравновешенный парень, рабочий из Волоса, наблюдал за ними, прислонившись к скале.