Ночной карнавал
Шрифт:
…… ………………………… …………………………………………………………. Арлекино!.. Арлекино, куда же ты от меня так бежишь!.. Ведь я, Коломбина, тебя не съем… Я только тебя поцелую немного… в щечку… в твою размалеванную свеклой, красную щечку…
Коломбина в широкой атласной юбке, расшитой красными и синими ромбами и квадратами, прижимая к губам тонкий пальчик, гналась за Арлекином, бегущим прочь от нее по замшелым сырым камням узкого, над колышащейся водой канала, тротуара. Дверь подъезда скрипнула. Бегущую пару чуть не сбил вывалившийся из дверей смешной человечек в круглых очках, с облаками редких волос, парящих над внушительной лысиной, в белых трико, потешно обтянувших
— Тарталья!.. Тарталья!.. — закричали вездесущие мальчишки, подбежали, свистя, и стали стаскивать с него кафтан. — Тарталья, каналья!..
Человечек отмахнулся от мальчишек, как от мух. Вытянул руки вслед бегущим.
— Эй!.. Коломбина, амороза!.. — крикнул он по-венециански. — Никогда не снимай перед возлюбленным маску!.. Никогда!.. Не показывайся ни любовнику, ни мужу голой!.. Нельзя, чтоб он все твои родинки пересчитывал!..
Что правда, то правда. Нельзя. Это я и сама знаю. Я бросилась наперерез Арлекину и остановилась перед ним, облаченным в клетчатый обтягивающий все тело костюм, в колпак с бубенцами. Худой ты, кузнечик. Плохо тебя кормят в родной Венециа. А может, все телеса сгорают на высоких кострах любви, на тлеющих угольях, что ты шевелишь живой кочергой на жарких животах твоих смуглых девчонок, безумных Лоренцетт и Форнарин?!..
— Стой! — Я уперла руку в бок и выпятила плечо. — Куда несешься? Чем тебе Коломбина не по нраву? А я?! Я не хуже ее!
Коломбина, несшаяся, запыхавшись, следом, остановилась, восхищенно оглядывая меня, и у нее, как и у меня, были такие же нестово-синие глаза в прорези черной ночной маски.
— Верно, фьяметта! — воскликнула она, подняв голые руки в браслетах в виде бархатных змей. — Он трус! Он бежит от женщин! Давай покажем ему, где раки зимуют!
— Девушки, девушки… что вы!.. — залепетал несчастный, а мы наступали, дадвигались на него выставленными грудями, голыми, торчащими из корсажей плечами, обнаженными коленями — хохоча, мы с Коломбиной задрали юбки, и бедняга Арлекин мог лицезреть наши нагло танцующие перед его взором ноги, белые рыбы бедер — форели из горного ручья — бились и мерцали, манили поймать, сжать в руках свободную, скользящую, пламенно соблазнительную плоть.
— Ух, Dio mio, pazza, pazza!.. molto passionato….. — бормотал Арлекин, пятясь от нас. — Сгинь, пропади, нечистая сила!.. Женщины… зачем на свете пляшут перед глазами эти женщины!.. Прочь, вы спятили… не прикасайтесь… вы уроните меня в канал!..
Мы схватили Арлекина за руки, за шею. Коломбина приблизила губы к его губам, чтобы поцеловать. Он притворно сморщился, скорчился, потом, будто зверь, набросился на Коломбину, да и меня сгреб в объятья заодно. Сжал нас так крепко, стиснул, что мы задохнулись.
И все трое — не устояли!.. не удержались на скользком, покрытом подсохшими водорослями парапете!.. — мы бухнулись в холодную воду канала, а лодочники хохотали над нами, захлебывающимися, бьющими по воде руками, тонущими, выплывающими:
— Тоните!.. Мокните!.. И весла вам не подадим!.. Эти девки хотели тебя изнасиловать — пусть получают по заслугам!..
Когда мы выбрались на камни и отжимали из волос воду, Арлекин внимательно рассмотрел нас. Мы ему понравились мокрые. Как будто он не успел рассмотреть нас сухими!
— Отужинаем на балконе у Гальярдо? — кивнул он наверх. Мы задрали головы и увидели балкон, обвитый виноградом — сухой прошлогодней лозой; на ней там и сям проклевывались свежие, зелеными губками, листики.
— С удовольствием!.. Вина нам, чтобы согреться, и побольше!..
Мы взобрались по шаткой лестнице на балкон. Арлекин принес
— Ешьте, девушки!.. И выпьем!.. Ваше здоровье!.. Коломбина…
Он вызывающе уставился на меня, безымянную.
— Маддалена…
Мы чокнулись, бокалы зазвенели, мы жадно глотали кисло-сладкое красное кьянти, заедали длиннющими спагетти, накручивая их на старинные серебряные вилки. Я не спрашивала, хозяин ли тут Арлекин, гость ли; может, это была его любимая харчевня, а может, тут жили его отец, дед, дядя; а может, его и нас накормили просто так, от души, без денег, в честь карнавала; да и зачем мне было это знать? Вихрь нес меня, кружил. Я забыла о Князе, о графе, о бароне. Об ужасах Пари. О вывернутой наизнанку, как чулок, клоунской своей жизни. Я во все глаза глядела на Арлекина, и он глядел на меня, на Коломбину попеременно, и в его глазах читался одинаковый восторг, вопль счастья: эх и красавицы девчонки, ну, мне и подфартило.
Мы, все трое, знали, что будет потом, после ужина.
Балконная дверь медленно раскрылась, впуская нас в комнату. Там не горели свечи. Там царил мрак. Мы руками нашли тела друг друга, сильные, красивые, молодые, и, дрожа и смеясь, молча раздели; и мы видели руками, пальцами, ладонями, ключицами, ребрами. Кожа у Арлекина была гладкая и горячая. Он водил своим телом по моему телу, прикасаясь, отрывая огонь. Он целовал меня телом. Все телом. Коломбина дышала мне в лицо ароматами вина и духов. Ее губы столкнулись с моими, быстро отпрянули; мелко, подобно дождю, сыпались ее поцелуи на мою грудь. В темноте мы вспыхивали, как ракеты, отправляемые под крики уличных мальчишек в звездную бездну ночи.
Арлекин шепнул:
— Ложись, тут широкая кровать. Она укрыта шкурой барса. Я сам его подстрелил в горах. В Альпах, близ Лаго-Маджоре. Я охотник.
Я опустилась на ложе, не отрывая рук от тонкой талии прерывисто дышащей Коломбины. Ее нетерпеливые губы, задевая за мочки моих ушей, горящие скулы, выступы плеч, благословляя изгибы шеи, то и дело целовали меня. И мое голое тело отвечало на поцелуи, вздрагивая, подаваясь навстречу. Арлекин гладил меня ладонями, умащенными — и когда он успел в темноте?.. — маслом, пахнущим кашмирскими розами. Я стала скользкая, пахучая, розовая. Я раздвинула развилку ног, и невидимая во тьме рука Арлекина обласкала их внутри и снаружи; заскользила вверх по бедру, к ягодице; я почувствовала, как намазанные розовым маслом пальцы Арлекина скользнули в мои увлажненные отверстия и заполнили их, как жесткая слоистая вода заполняет узкогорлый сосуд.
— Ты такая… нежная, маленькая… как девочка…
Я поворачивалась на вертеле танцующих во мне пальцев Арлекина. Трепетала бабочкой. Я была огромная тропическая бабочка с размахом крыльев, как у Ангела, и жаждущий язык мой искал языка и рта душистой резеды, Коломбины. Узкое, длинное, гладкое, изогнутое, деревянное или костяное, отлакированное втиснулось в мою руку, и я сразу сжала кулак.
— Что это?..
— Увеселения Венециа, — мужской или женский шепот раздался у меня над ухом?.. — не бойся, сядь на клык… это древняя кость… а я воткну другой конец талисмана в себя… и ты толкай его в меня… танцуй на мне… так… да… быстрее… сильнее… ты понятливая киска… о да!.. чувствуешь клык, тебя пропарывающий?.. весело тебе?..