Ночной карнавал
Шрифт:
— Открыл. Море просвечено Солнцем. Рассвет. Ты любишь меня?!
— Куто… Что ты делаешь… Кладешь мех на пол… он запачкается… это же голубые норки… это же плата барона мне за мое… соглядатайство… наушничество… за мою муку мученическую… зачем ты стаскиваешь с плеч платье… оно помнется… не целуй сюда… а-а!.. целуй… целуй меня так… ты всегда целовал меня так… вот так… так…
— Целую. Я целую тебя так. Именно так. И так всегда. И так будет всегда, Мадлен. С кем бы ты ни была. Кого бы ты ни любила. Ты любишь меня?!
— О Куто… Ляг сюда… Ты весь горишь… Горит и льется воском твой факел… Я сегодня видела вереницу факелов… огни… они отражались в лагуне… и море горело изнутри… и вода горела светом и счастьем… золотом и юностью… нашей молодостью, Куто… сто, тысяча факелов… смоляных… косматых… огонь рвется, как ты на мне… во мне… пылай… жги… прожигай меня… воспламеняй… О!.. ты проник в меня огнем… поджег… озарил все внутри меня… все своды… всю тоску… весь ужас… ты светом, факелом, огнем… весь ужас как рукой снял… ты мой огонь… ты жжешь меня… древко твое, облитое смолой, входит глубоко в меня… то входит, то выходит… и факел горит… он продожает гореть… он безумствует, пылает, ветер рвет его… и я обезумела, Куто… это мое безумие… это мой карнавал… моя Венециа… наша Венециа… ведь страшная Голова Владычицы утонула… значит, мы свободны… сильнее… ярче гори… глубже втыкайся в мою морскую ночь, факел… сияй!.. сжигай!.. это костер!.. все горит!.. ты вернул мне страсть!.. безумие радости… воли… звериного, мощного огня… мы два огня… ярче!.. ты так глубоко, ты сердце поджег мне… оно горит… и я горю… и последняя вспышка… если я ослепну, оглохну, держи меня… держи меня… это свет… это ослепительный свет… держи!.. умираю… один огонь, в мире нет больше ничего… огонь… огонь в ночи… ты и я… костер… вместе… снова вместе…
Они вспыхнули, закричали и сгорели опять вместе. Всегда вместе.
И он держал ее рот в своих губах, сотрясаясь в неистовой пляске огня, как когда-то увядшую розу — тореро, передавая цветок изо рта в рот гибкой, стучащей каблучками гитане, и языки огня достигали до неба, до ярко-синих морских волн, до старых домов дивной Венециа, поднимающихся из пучины, как пламя, как волосы Grande Amanta на широком ветру.
Она вышла от него, чуть пошатываясь от пьяного усталого счастья, на гранитный порог гостиницы, когда Солнце уже вовсю заливало лагуну, сказочный город и синий купол неба.
Она спасла его.
Она любила его снова и спасла.
Она уговорила его уехать из Пари. Не возвращаться в Пари.
Она честно сказала ему: Куто, я люблю Князя, я буду в жизни с ним до конца.
Она улыбнулась, щурясь на Солнце, вспомнив, как Куто, будто безумный, целовал ее грудь, лицо, тело, как кричал: уедем вместе, едем со мной. Бедный Куто. Ей радостно было вернуть его хотя бы на миг. Осознать, что он по-прежнему ее. Что он только ей принадлежит.
А он понял про нее совсем другое.
И, лежа в ее объятиях, он рыдал, плакал как мальчишка, содрогаясь, кусая кулак, о том, что не с ним она войдет в распахнутые ворота времени, а с Князем: что Князю, а не ему, предназначен лихорадочный блеск ее звездных синих глаз, выгиб ее длинной лебединой шеи, ее легкие поцелуи и ее жаркое дыхание.
Он не понял, Мадлен.
Он не понял, что ты сделала; что женщины и Ангелы вылупляются из яиц одного курятника.
Все равно, с кем ты спишь.
Важно, кого ты любишь.
И тебя я люблю, дурачок Куто.
И Князя.
Только с тобой я прощусь. Я простилась с тобой настоящим прощаньем.
А с Князем я не прощусь никогда.
Даже если нас разъединят; разлучат; будут пытать и истязать; даже если мы умрем в разных застенках, в далеких тюрьмах, без права переписки.
Я никогда не скажу ему «прощай». Старая консьержка в доме на рю Делакруа не велела мне.
Она была мудрая, веселая седая старушка, любительница крепкого кофе.
— Эй… парень… ты что здесь делаешь?..
— Сплю, мадмуазель. Жду вас.
Рыжий парнишка привскочил с прогретых Солнцем ступенек, ведущих под воду золотящейся и мерцающей тенями и бликами прозрачной лагуны. Он, заспанный, тер глаза кулаками.
— Виноват, барышня… скучно стало, ночь. Ну, я и решил прикорнуть!.. Звезды такие крупные… как грецкие орехи… мне во сне Голова приснилась…
Она стояла перед юношей веселая, праздничная. Щеки и губы зацелованы всласть. Кудри растрепались. К воротнику манто прилипла апельсиновая кожура.
— Вы похожи на павлина, мадмуазель!.. Вы распустили хвост…
— Да, дружище. Теперь все будет хорошо. Едем обратно в Пари. Где наша машина?.. Ты не помнишь, где мы ее припарковали?..
Мадлен села на ступеньку, подобрав колени к подбородку, и уставилась в переливающуюся охрой, лазурью и малахитом толщу морской воды.
— Addio….. — прошептала она, закрывая глаза и подставляя ветру лицо, — addio.
Как я радовалась воде! И лучам Солнца на гребнях волн! И этой яхте, что строили Ника и Леша вместе! Как они трудились над ней, над маленьким своим корабликом, как обтачивали бревна, как распиливали доски! Как вгоняли гвозди в бруски и полукруглые жестяные скрепы!
Построить яхту — все равно, что возвести часовню. Деревянную часовню, в глухом лесу…
Море — что тебе лес. Он большое. В нем можно заблудиться. Никогда не достигнуть берега.
В нем можно умереть.
— Аля! Аля!.. Посмотри, как чудесно Леша умеет плавать!..
Белое от ужаса лицо Царицы.
— Лешенька!.. Не напорись на корягу!.. Прошу тебя, мальчик мой!..
Напорется на корягу — не остановишь кровь. Будет литься, пока не иссякнет.
О мальчик мой, отведи беду от тебя Господь. Но как запретить тебе бегать?! Прыгать?! Плавать?!
Я стою на борту яхты. Лешина голова в воде. Он плывет. Он чуть не визжит от радости и восторга.
— Девочки!.. Тата, Руся, поглядите, я уже баттерфляем научился!.. Лина!.. Линка, глянь!.. Вот лодка!.. Я прыгну солдатиком!..
Старая просмоленная лодка, привязанная цепью к берегу, к деревянному штырю, глубоко вогнанному в сырой песок. Как собака к будке. Нос лодки обит сверкающей на Солнце жестью. Леша бесстрашно взбирается на нос, вытягивается всем телом, как ястребок, готовый взмыть со скалы.