Ночной карнавал
Шрифт:
На пороге стояла маленькая Риффи. Маленькая птичка Риффи. Вздернутый носик. Пухлые губки ребенка. Размалеванные щечки. Индийское тавро меж бровей. А, опять играла, для изощренного гостя, в индианку. В дочь махараджи. А кто был за слона? «Слонов не держим! — это крик мадам. — Пусть сами девушки будут слонами!» Мы будем и верблюдами, и дельфинами, и бегемотами. Когда мы станем, наконец, людьми?
— Мадлен! Мадлен! — залопотала малышка Риффи, смешно прижимая ручки к груди. — Что я тебе скажу! Тут к тебе приезжал один гость! Мы его с Кази прогнали! Он сильно добивался тебя! Такой приставучий!.. Не отлипал, и все! Мы ему: ее нет в Доме, она на содержании, а он: нет, не врите, она здесь!.. Мне граф сказал, говорит, что она здесь!..
— Да кто он такой? — поморщилась Мадлен.
— О, Мадлен!.. Почем я знаю!.. Он трещал, как трещотка! Ему вынь и выложь тебя, и все!.. Кричит: я куплю ее ночь за любые деньги!.. Ведите сюда мадам!.. А мадам спит без задних пяток!.. Объелась пирожков со спаржей и халвы… и спит!.. Как младенец!.. Мы ей звонили, звонили… не добудились… А он прилип, как муха! Заладил: мне нужна только она, и она здесь! Та женщина, с которой на балу у короля танцевал Великий Князь из земли Рус!.. Ну, это же ты, мы же знали, что тебя граф купил на три дня и на бал к королю повез… Весь Дом на ушах стоял… Тебе завидовали… и черной и белой завистью… Это же ты была!.. и он тебя там узрел… с Князем каким-то Великим ты там, как оказалось, вертела хвостом… ну ты, Мадлен, конечно, бьешь в сердцевину, я понимаю… и ни слова про свой успех… а Князь-то этот, ну, Великий, — он что… он — ничего?.. лучше, чем этот хлыщ, который тебя хотел… а я кричала ему: ее нет!.. через мой труп!.. Он не поверил, конечно… но отстал… Завтра он опять приедет… Он не отцепится… такие не отваливаются… Что с тобой, Мадлен?.. Ты вся белая… как простыня… как говорящий какаду мадам… Что с тобой?!
— Когда приедет этот человек? — белыми губами спросила Мадлен. Схватила Риффи за плечи. Встряхнула. — Когда?!
— Ну, Мадлен… откуда мне знать?!.. Судя по всему — завтра… не упусти его… он, судя по его роже, богат, богаче, чем твой граф… А что ты так тяжело дышишь?..
— Иди, Риффи, — с трудом выдавила Мадлен. — Иди. Я правда хочу побыть одна. У меня болит голова. Будто я дятел. И долбила кору сосны. Долго, долго. Весь день и всю ночь. А потом в меня выстрелили, и я упала. А голова все равно болит. Иди.
Дверь за Риффи захлопнулась.
Мадлен села за стол, обхватила руками голову.
Боже мой. Боже мой. Великий Князь. Так это был Великий Князь земли Рус.
Моей родной земли.
И я кружилась с ним в вальсе. И я не знала, кто он.
И я все знала, Боже мой, Господи Сил.
В церкви пахнет мятой, гарью, нагаром, медом, воском. Кучно. Толпится народ. Проблескивают золотыми березовыми почками свечи. Их пламя — сердечки. Пробраться ближе, ближе к аналою. Батюшка, о, как ты чудесно служишь. Голос твой сладок и приятен. Бас. Он раскатывается по церкви, заползает в дальние темные углы. Туда, где голод, холод, разруха. Где гнездится ужас. Где забыли о том, как крестят лоб. «Блажени нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». Царствие. В небе? Над небом голубым, там, высоко, есть град золотой, с золотыми воротами, с прозрачными башнями, с яркою звездой, одиноко сияющей в пустоте. «Блажени плачущие, ибо они утешатся». Люди не плачут. Они стоят и тихо молятся. Если они заплачут — вломятся солдаты с ружьями, всех выведут на снег, перебьют. Стоять и молиться надо тихо. Тихо. Иначе смерть. «Блажени кротцыи, ибо они наследят землю». Жестоким кажется, что они все завоевали. Власть, несчастная болезнь. Тот, у кого власть наследная, ею не болеет. Захварывают только те, кто глядит жадным голодным взором на Царскую корону, на жезл скипетра в тяжелом Царском кулаке, на каждом грозном пальце — по огромному перстню. Вот Владыка. Вот его престол. А Престол-то один. Божий. И Царство одно. О небо, широкое синее небо. Я вижу тебя и в чадной церкви, под копотными сводами, среди мерцанья свечек, среди тысяч людских вздохов и слез, и в тряском тюремном вагоне, и в пытошном застенке — нынче придет палач и пригвоздит тебя ко кресту, а ты повернешь голову, поглядишь из-под тяжелых век и промолвишь солдату, что распят рядом с тобой: нынче же будешь со мною… где?.. в Раю?.. Рая уже нет. Ада нет. Земли нашей, красавицы, нет. Что же есть? Есть мы. Вот мы стоим в церкви, тихо повторяем за батюшкой: «Блажени алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».
Священнику сегодня дали приказ: провозгласить анафему проклятой Царской Семье. Семья в плену. Мы живем в сараях. В развалюхах, где в щели меж досок дует снеговей. В хлевах, как младенец Христос и Мария, добрая мать Его. Мы привыкли к пинкам и тычкам. Нам плюют в лица; а кто в толпе, юродивый, крестится, обращает к нам плачущее лицо свое? Юродивый, тебя убьют за жалость к нам. Не жалей нас. Никто не должен жалеть нас. Мы принимаем все со смирением. Христос рек: молитесь за врагов ваших. Ну вот мы и стараемся. И на щеках моих, скулах все не высыхают реки соленой, горькой влаги.
Народ притих. Народ видит нас, толкущихся близ аналоя. Аля наклонила голову с тяжелыми темно-русыми, вполовину седыми, чуть вьющимися косами, выбившимися из-под черного платка. Бедная Аля. Бедная мать. Она держит за руку Цесаревича, он поднял головенку и большими скорбными, как с иконы, глазами спрашивает ее: за что?
За что бой, ненависть, голод, растерзание, поругание, глумление? За что, за какие грехи родителей живет на свете он, Царственный Ребенок, больной мучительной болезнью, когда кровь, излившаяся из жил, проникает в суставы и под кожу, причиняя невыносимую, смертельную боль? За что их арестовали, посадили в холодный вагон, приносили холодный чай в тряское купе по утрам и вечерам и даже ночью, будя Отца и его, а теперь приказали собраться, одеться потеплее и идти на службу, где их будут проклинать? Мама, что такое анафема? Проклятие на веки вечные, сынок. За что нас прокляли? За то, что мы Цари, сынок. А почему мы вышли Цари, мама?.. Так получилось, мальчик мой. Так захотел Господь на небеси.
Значит, некого и винить? Ведь Господь знает все лучше нас?..
Аля промолчала. Я стояла близко, слышала Лешин шепот. Мощно, взрывчато, скорбно запел хор. Регент, как коршун, взмахнул руками. Тата, стоявшая рядом со мной, медленно, как подкошенная, опустилась на колени. Приклонила к полу лоб. Мы все, девочки, были в черных платках, так же, как и Царица. Ника стоял с непокрытой головой, как и долженствует мужчине в церкви; потные пряди прилипли ко лбу, сложились в иероглифы, в письмена: их читали лишь святые, глядя огромными бездонными глазами с закопченных древним нагаром образов.
Батюшка приблизился к пастве. Простер руки. Золотая риза его, стоящая колом, как колокол, дрогнула и покачнулась. И по-колокольному, могуче и сурово, звонко и пронизывающе насквозь, загудел его великий бас, сотрясая стены задрожавшей всеми робкими свечными язычками — заячьими и беличьими хвостами — церкви:
— Многая-а-а-а ле-е-е-е-та-а-а-а-а!
И певчие подхватили:
— Многая, многая, многая лета Государю Батюшке на-а-а-ашему!..
Народ ахнул, осел, подался вперед, назад. Зароптал. В толпе прорезался, взмыл голос: «Один смелый нашелся!.. На всю страну!..» Старухи заплакали. Молодухи с детьми проталкивались к выходу, боясь бузы, потасовки. А священник все пел «Многая лета Государю и всей его Семье драгоценной», вставлял свои слова, любящие и ласковые, глядел широкими безумными глазами, как из людской кучи выпростались, идут к нему люди с маузерами за поясами, в черных кожаных робах, с квадратными жесткими, как из стали вылитыми, лицами, обрывают нить Всенощного бдения, грозят оружием, стаскивают с амвона. Я хватаю за руки Тату и Стасю — они рядом со мной. Озираюсь. Толпа наваливается, затирает Лелю и Русю. Леша уже на руках у Ники. Отец высоко поднимает его над взбесившейся толпой, прижимает к груди.
Я вдруг понимаю, что отец с Лешей на руках — это как Богородица с Сыном у груди.
Сын, продолженье. Зачем беснуется толпа в маленькой деревянной церкви?
Проклятие не вышло?!
— Лина, Линушка! — кричит Аля сквозь ругательства, крики, рыдания. — Крепче держи девочек! Нам нельзя потеряться! Мы должны быть вместе! Вместе!
Батюшку выводят на улицу, в яркость и слепоту снега и Солнца.