Ночные окна. Похищение из сарая
Шрифт:
— Объясняю, — четко, по-военному произнес Топорков. — В самые тяжелые минуты моей жизни, когда в голову лезут всякие сумбурные мысли, меня спасает только спорт, активные физические упражнения до полного изнеможения. Вот и сегодня, после того как я узнал, благодаря вам, всю правду про брата, мне захотелось покончить с ним раз и навсегда. Но потом я взял себя в руки. Это что же получится? Еще одно братоубийство? Достаточно того, что случилось. И я начал отжиматься до седьмого пота. Затем решил искупаться в бассейне. Но по дороге какой-то болван втолкнул меня в темную комнату и запер дверь. Хорошо, что я нашел выход через соседний кабинет. Вы не знаете, кто бы это мог быть?
— Тут по ночам разные идиоты бродят, — безразличным тоном сообщил Левонидзе, а Волков-Сухоруков стал усиленно пыхтеть трубкой.
— Это хорошо, что вы встали на мирный путь развития ваших взаимоотношений с братом, — сказал я. — Идите теперь, отдыхайте. Прошлого не воротишь. Утром поговорим.
В это время у меня зазвонил сотовый.
— Она очухалась, — сообщил охранник. — Ругается матом, как ломовой извозчик. Что делать? Еще раз оглушить?
— Ни в коем случае. Уже иду.
Я кивнул Левонидзе и Волкову-Сухорукову:
— За мной. Кажется, нам в сети попался еще один Бафомет. На сей раз в обличье женщины.
Сергей встретил нас у ворот, возле будки.
— Это не «она», а «оно» какое-то, — произнес охранник.
— Разберемся! — хмыкнул Левонидзе, толкнув дверь в сторожку.
На полулежало связанное существо в надвинутом на лицо женском платке. Юбка задралась, обнажив армейские брюки. Бафомет поприветствовал нас отборным матом. Волков-Сухоруков вновь вытащил свой дурацкий пистолет и стал им размахивать, едва не угодив мне в глаз.
— Все ясно, — сказал я, склоняясь над пленником и поправляя платок на его голове. — Где вы взяли женское платье?
— Как Керенский, ей-богу! — усмехнулся Левонидзе.
— В какой-то комнате. Там никого не было, — глухо отозвался Владимир Топорков.
— А зачем?
— Я боялся, что он убьет меня. Что караулит где-нибудь под окнами. Что мне оставалось делать? — подполковник тяжело вздохнул. — Алексей ведь бешеный. Пришлось переодеться, сменить облик. Ничего лучшего я просто не мог придумать.
— Теперь уже не убьет, — сказал я. — Ваш брат, кажется, простил вас.
— Я бы этого делать не стал! — хмуро промолвил Левонидзе.
— Значит, опять мимо? — произнес Волков-Сухоруков, пряча пистолет в кобуру. — А где же Бафомет?
Было уже три часа ночи. Владимир Топорков наотрез отказался покидать сторожевую будку, вцепившись в походную койку. Как мы ни уговаривали его вернуться в свой номер, он не соглашался, мотая головой и твердя, что Алексей «размажет его за брата и за все прошлые грехи». Судил о нем по себе. Даже не захотел переодеться в мужскую одежду.
— Ладно, — сказал я. — Утро вечера мудренее, пока же пришлю вам сюда добрую бутыль водки, чтобы успокоились. Но плащ и юбку надо вернуть Ползунковой. У нее и так постоянно крадут эти проклятые часики.
— В клинике орудует очень опытный вор-фокусник, — согласился со мной Левонидзе. — Мастер высочайшего класса.
— Неладно что-то в вашем «Датском королевстве», — заметил Волков-Сухоруков, когда мы уже шли через парк к клинике. — Россия, конечно же, страна воров, дураков и предателей, но ваша милая обитель — как наглядный слепок со всего нашего многострадального государства. Будь моя воля, навел бы тут порядок. Вмиг бы все поздоровели и выбросили из головы всякую дурь! Одних тихо расстрелять, других заставить танцевать железное болеро с рельсами на плечах. Только так, жестко и твердо. А то мы скоро окончательно превратимся в каких-то «эрефиан» из Эрефии.
— Завел свою любимую песню! — усмехнулся Георгий.
— Да, завел, потому что душа болит! — с надрывом ответил сыщик — Я же вижу, кто мешает нам жить по-человечески.
— Кто же? — спросил я.
— А то не знаете! Хорошо, перечислю: чиновники-бюрократы, недобитые и перекрасившиеся коммуняки, подлые либералы-демократы, религиозные фанатики, международные террористы, тайные масоны, олигархи-инородцы, дегенераты и извращенцы всех мастей и уровней.
— И Бафомет, — добавил мой помощник
Мы подошли к Загородному Дому, где, несмотря на столь поздний час, светились многие окна. Так и хотелось заглянуть в них и посмотреть: кто чем занимается? Горел свет и в окне у Анастасии — я увидел там мелькнувший силуэт Параджиевой. Нехорошее предчувствие охватило меня. Расставшись в холле со своими спутниками, которые продолжали спорить о судьбе России, я поспешил по коридору к апартаментам жены. Дверь отворилась сама, на пороге стояла глухонемая медсестра… с подушкой в руках. Ее уродливые губы, кажется, язвительно улыбались. Она явно загораживала мне проход, не желая пускать в комнату. Оттолкнув ее, вероятно, довольно резко, я прошел внутрь.
Анастасия умиротворенно лежала на кровати, вытянув по бокам руки. Лицо ее было бледно. Она напоминала Офелию в гробу. Сперва мне показалось, что дыхания у нее нет. Опустившись рядом с ней на колени, я прикоснулся пальцем к шейной артерии. Пульс прощупывался, был спокойным, ровным. Она просто спала… Параджиева что-то промычала позади меня. Я повернулся и по ее жестам понял, что медсестра занималась сменой постельного белья и наволочек на подушках. По заведенному мною же самим порядку, поскольку Анастасия всегда любила все свежее и накрахмаленное.
— Извини, — произнес я и вышел из комнаты. Пора было самому подлечить нервы.
Зайдя в кабинет, я выпил фирменного коктейля, а потом решил продолжить ночной обход. Сон бежал от меня, как заяц от черепахи в теореме Зенона. Но рано или поздно я должен был его нагнать.
До меня доносились смех и стук шаров в бильярдной. Спустившись вниз, я немного пообщался с ночными игроками, которых веселил примкнувший к ним Тарасевич. Хотя ничего особенно смешного в том, что он говорил, на мой взгляд, не было. Он излагал свою теорию, которую окрестил «Занимательной хронофутурологией».