Ночные окна. Похищение из сарая
Шрифт:
— Я не изменяю своей жене, дорогая.
— Я тоже. Не изменяю своему мужу, — отозвалась Нина, продолжая расстегивать мою рубашку.
— Которому из двоих?
— Обоим. Значит, не изменяю вдвойне.
Мы как-то странно и глупо боролись друг с другом. Опрокинули стул на бюст Марка Аврелия. Череп римского императора раскололся. Больше всего я боялся, что сейчас кто-нибудь войдет. Нина сунула руки в карманы моих брюк. И вытащила на свет божий… Нет, я не мог в это поверить: в ее руках оказались проклятые часики мадам Ползунковой и зажигалка Бижуцкого с монограммой! Опять у меня! Каким же образом они вновь вернулись
— Вы долго стояли за дверью и наблюдали за нами? — пробормотал я, будто это было сейчас самым важным.
— Около получаса, — ответила Нина, расстегивая мой брючный ремень. — Александр…
— О нет, — сказал я, пытаясь снять с нее юбку.
А гроза все ярилась и швыряла в Загородный Дом молнии. Черт-те что творилось вокруг! Будто тысячи барабанов били на крыше клиники. Занавеску на стеклянной двери сорвало сильным порывом ветра. И из-за спины Нины я вдруг увидел, как по аллее в глубине парка под проливным дождем движется белая фигура с распущенными мокрыми волосами. Сомнений быть не могло: это, несомненно, она — Анастасия… А тут еще позади меня раздался грубовато-ехидный голос Левонидзе:
— Гроза-то, какая, а? Я вам не помешаю? Здравствуйте, Нина Павловна. Эк вы с Марком Аврелием-то разобрались!..
Рядом с ним стоял Волков-Сухоруков, выпучив глаза и дымя трубкой.
— Добрый вечер! — бросила им Нина, невозмутимо-изящно подтягивая колготки и возвращая юбку на место. Я же, отвернувшись, застегнул брюки и рубашку.
— Мы тут решили почитать кое-что о Бафомете, — сказал Волков-Сухоруков, словно все происходящее его не касалось. Да оно его и действительно не касалось, черт подери! Меня сейчас больше всего заботила скрывшаяся за деревьями белая фигура. Не померещилось ли? Неужели это в самом деле Анастасия? Я был готов ринуться в парк, в грозу, на ее поиски.
— Гляди-ка! Зажигалка Бижуцкого, — произнес Левонидзе, подходя к столу. — И часики вдовушки, если не ошибаюсь. Нашлись пропажи-то?
— Нашлись, нашлись, — ответил я. — Тут вот весь день и лежали. Если тебе не трудно, отдай их утром владельцам.
Мне уже не хотелось даже прикасаться к ним. Словно они были заколдованы.
— Хорошо, — пообещал мой помощник, сгребая зажигалку и часики со стола.
— И… проводи Нину Павловну в гостевую комнату. Она останется здесь по крайней мере на ночь. Если не ошибаюсь.
— Может, и на сутки, — сказала Нина. — Или на неделю. Мне тут нравится. Но я думала, вы сами меня и проводите, Александр Анатольевич? Мы еще не закончили.
— Я… навещу вас… позже. У меня дела.
— Ночной дозор?
— Ночной обход.
Волков-Сухоруков уже начал рыться на книжных полках, не выпуская изо рта трубку.
Меня интересует все, что касается сатанинских сект и прочей чертовщины, — пробормотал он.
— Тогда смотрите на втором стеллаже, — бросил я, подталкивая Левонидзе и Нину к двери.
— Уже уходим, — сказал мой помощник, по-военному щелкнув каблуками. Нина послала мне выразительный взгляд. Едва они ушли, я, выждав еще минуту, бросился в другую дверь, в парк, под проливной дождь.
Искать Анастасию в кромешной мгле, когда кругом завывает ветер и гремит гром, было бессмысленно. Но может быть, ее и нет в парке? Может, она спит в постели? Я торопливо обогнул Дом, зашел с парадного входа и подошел к двери, ведущей в ее апартаменты. Она оказалась не заперта, как я и думал, предполагая самое худшее. В комнате на пушистом ковре лежала Параджиева, раскинув руки. Рядом валялся шприц. Судя по всему, Анастасия умудрилась приготовленное для нее успокоительное лекарство вколоть самой медсестре. А предварительно, возможно, и оглушила ее чем-то. Хотя бы пяткой. Она ведь в молодые годы занималась кун-фу. Предупреждал же Параджиеву, что надо быть всегда начеку. Вот, лежи теперь на полу и отдыхай!..
Сходив в лабораторию за транквилизаторами, я привел глухонемую медсестру в чувства.
— Все знаю, — сказал я, останавливая ее поток жестов. — Берите зонтик, фонарики, и пошли искать нашу беглянку.
Экипировавшись как положено, мы направились в парк. Природа шла нам навстречу — гроза к этому времени угомонилась, на небосклоне появилась луна. Очень скоро навстречу нам попался охранник с двумя доберманами. Собаки ринулись ко мне, как две черные торпеды, стали ласкаться.
— Сережа, вы не видели тут женщину в белом? — спросил я.
— Нет. Кто такая?
— Не важно. Ищите. Если найдете — сразу зовите меня. Мы пойдем к пруду, а вы прочешите весь парк. И вот еще что… держите собак на поводке.
Я боялся, что встреча с доберманами вызовет у Анастасии еще больший психический криз. Мы разошлись в разные стороны. На пруду у берега покачивались две лодки, привязанные к деревянному пирсу. Параджиева нагнулась, посветила фонариком и показала мне следы босых ног на песке. Явно моей женушки. Наверное, она хотела отвязать лодку. Но куда двинулась потом? Следы заканчивались у тропинки, ведущей к гроту. Словно с этого места Анастасия перестала ходить по земле, а решила немного полетать. Что ж, разумно, поскольку с обеих сторон дорожки росли могучие и коварные кактусы.
— Пошли к гроту, — сказал я своей глухонемой спутнице. — Мне сдается, что она там.
Параджиева закивала, как китайский болванчик. Или — болванка. Стараясь не поскользнуться на тропинке и не напороться на страшные иглы, мы приблизились ко входу в грот. Оттуда доносились какие-то неясные звуки. Ожидая увидеть Анастасию, я посветил фонариком.
— Кис-кис! — сказала в ответ женщина, сидящая на лавочке, мадам Ползункова. И тоже в белом.
— Алла Борисовна! — произнес я, взяв ее за руку. — Пойдемте, уже слишком поздно. Завтра будем искать вашу Принцессу.
— Да-да, завтра, — покорно согласилась она. — Ведь мы найдем ее, Александр Анатольевич?
— Обязательно. Идите, Параджиева вас проводит и уложит в постель.
Глухонемая поняла меня, слегка приобняла Ползункову и повела ее вниз по тропинке, подсвечивая дорогу фонариком. Я остался в гроте один, теряясь в догадках: куда могла запропаститься Анастасия? На ум пришли строчки Абу-ль-Аля аль Маари:
Годам к сорока мы глупеть начинаем, Наш разум, слабея, отходит ко сну. А жен отнимает то смерть, то измена — Как речку, жену не удержишь в плену.