Ночные окна. Похищение из сарая
Шрифт:
— Нет, это не все, — раздался надо мной тихий вкрадчивый голос.
Возможно, я «вспоминал» вслух? Или мне мерещится?
— Это далеко не все, — повторил тот же человек. — И тебе ничего не мерещится. Ты покуда еще жив. Чувствуешь. Но это скоро пройдет.
«Ну вот, — подумал я. — Теперь за слуховыми галлюцинациями последуют зрительные, а потом всякие неприятные тактильные ощущения…»
Так оно и произошло: где-то далеко в темноте появился слабенький огонек свечи. Он поднимался и приближался снизу, будто бы двигался из подземелья. Может быть, я нахожусь
Огонек свечи между тем продолжал плыть ко мне. Его прикрывала от сквозняка восковая рука с иссохшими пальцами.
Я даже различил желтые обкусанные ногти. А вскоре увидел и лицо. Это была женщина с уродливой выпяченной губой. Параджиева!
— Тс-с! Тихо!.. — отчетливо произнесла она.
Значит, она разговаривает? А как долго притворялась глухонемой! С какой целью?
Параджиева поправила у меня под головой подушку. А затем пребольно щелкнула своими костяными пальцами по лбу и засмеялась.
— Сейчас все соберутся, тогда и начнем, — сказала она. — И подушка потом пригодится. Люблю это дело…
— Нечего ждать, — раздался все тот же вкрадчивый мужской голос. — Будем начинать без них. Когда подойдут — подключатся.
Его фигура выплыла из темноты. Он был облачен в зеленый балахон и маску: не то свиное, не то козлиное рыло, с паклевидной бородой, розовым пятачком и винтообразными рожками.
— Все должно быть по правилам, — продолжил этот урод с венецианского карнавала. — Итак, имя, фамилия, профессия? А вы записывайте!
В ногах у меня уселись неизвестно откуда вынырнувшие Жанна и Жан, с бумагой и карандашами в руках. Изготовились вести протокол.
— Да что, черт возьми, тут происходит? — слабо проговорил я. У меня было так мало сил, что я даже не мог как следует возмутиться.
Не обратив на мои слова никакого внимания, козлохряк забубнил, как лжепономарь на паперти:
— Вы обвиняетесь в следующих преступлениях… В убийстве Аллы Борисовны Ползунковой. С целью скорейшего получения завещанных вашей клинике десяти миллионов долларов. Разработав хитроумный план, вы произвели это злодеяние с особой жестокостью, что усугубляет вашу вину.
— Не я, ложь! — вылетело у меня из горла.
— Молчи! А то положу подушку на лицо, — предупредила меня Параджиева.
— Вы довели свою жену Анастасию Владиславовну Тропенину, урожденную Шиманскую, до безумия, подбросив ей перед открытием выставки собачью голову в кровать, — продолжил бубнить человек в маске. — Все с той же целью — завладеть ее капиталами.
— Нет, нет! — запротестовал я. — Все не так!
— Так, Саша, так, — мягко сказал Левонидзе, выдвигаясь из темноты. — Я же знаю. Только не хотел говорить.
— Вы довели до самоубийства одного из своих пациентов с Рублевского шоссе, который спонсировал клинику и оставил вам прощальное письмо-стихотворение: «Не горько ли тебе?..» Вспоминаете?
— Нет! — крикнул я.
— Нет? Кошкин жакет! — передразнил меня человек в маске и вдруг резко
— А мою дочь тоже не ты убил, сбив ее на своей «тойоте»? — прошептал он, скрипя зубами.
— У меня «ауди»!
— А в прошлом году была «тойота», — произнес Каллистрат, выйдя на свет из-за спины Левонидзе. — Я же был свидетелем этого преступления. А вы потом заплатили мне за молчание. И пригласили даже отдохнуть в вашей клинике. Может быть, тоже хотели убить?
— Ид-диот! — пробормотал я.
— Идиот — это я, — сказал Бижуцкий. И этот тут! Все собрались, черти, оборотни! — Вы сделали меня полным идиотом, — продолжил Б.Б.Б. — Развивали во мне психопатии. Будто нарочно экспериментировали с живым человеком. И я знаю, для чего. Потому что вы пишете монографию на эту тему. А я у вас — как подопытный кролик. Решили войти в анналы психиатрии? Встать наряду с Юнгом и Фрейдом?
— Подтверждаю его слова, — раздался голос Стоячего. — Истинная правда. Никакой он не трюфель, а мухомор!
— Да, да! Верно! Лжец! Обманщик! Тайный развратник! Вор! Убийца! — посыпались и другие голоса-возгласы. Замелькали гневные, искаженные в полутьме лица: братья Топорковы, Нехорошее со своим «семейством», Маркушкин, Николай Яковлевич, иные мои пациенты — бывшие, о которых я уже и забыл.
— Отдайте его мне, — попросила вдруг Нина, усаживаясь ко мне на колени и отталкивая писцов-протоколистов. — Он мне нравится. А потом делайте с ним, что хотите.
— Нет, мне! — потребовал Олжас, подтачивая на бруске нож с инкрустированной костяной ручкой. — Только мне. Я давно жду. Я голоден.
— И этот человек числился супругом моей Насти! — с возмущением произнес Гох.
— Почему «числился»? Я и есть, — возразил я, дергаясь под тяжестью усевшихся на меня тел.
— Есть буду я, — напомнил Олжас Сулейманович.
— А мы на это поглядим, — сказала непонятно как очутившаяся тут Харимади, которую держал под руку Парис. Впрочем, какая разница, откуда они все тут взялись, в этом подвале или катакомбах? Мне уже становилось как-то все равно. Вон — и Лариса Сергеевна Харченко там маячит, и Леночка Стахова, и Зара Ахмеджакова, и… и… кажется… сама мадам Ползункова со своей Принцессой на плече. Только вид у нее не очень здоровый. Оно и понятно — столько времени пролежать без движения.
— Так какие будут предложения? — спросил Тарасевич, постукивая сандаловой тростью по земляному полу. — У меня времени мало.
— Наш самолет в Токио через два часа, — добавил Сатоси. — И вообще, это ваша проблема — русских. Вечно вы в своих душах копаетесь! Начитаетесь на ночь Достоевского…
— Ладно, давайте, в самом деле, решать, — сказал Мишель Зубавин, громко зевнув. — А то цыгане у ворот ждут. Томятся без нас. Слышите?
Откуда-то издалека действительно доносились тоскливые гитарные переборы. На первый план выдвинулся господин Шиманский. Вид его не предвещал ничего хорошего. «Этот предложит либо закатать в асфальт, либо сбросить с вертолета», — подумалось мне.