Ночные окна. Похищение из сарая
Шрифт:
— Господа! — начал Владислав Игоревич. — Процесс подходит к концу. Я требую…
Но договорить он не успел. Его оттолкнула… Анастасия и с подавляющей всех силой и гневом произнесла:
— А ну-ка, пошли отсюда все вон!
И положила мне на лоб свою прохладную, умиряющую ладонь. Лица и фигуры стали искажаться и исчезать. Мрак отступал, уползал в щели. Вроде бы даже прибавилось свежего воздуха.
А я… проснулся.
На столике в моем кабинете горела лампа, а я лежал на кушетке. Выходит, аварию на электростанции уже устранили и свет дали. Это хорошо. Но голова у меня по-прежнему трещала. Я потрогал лоб и обнаружил мокрое полотенце. И только сейчас заметил сидящего в кресле Левонидзе. А за столиком на стуле еще и Волкова-Сухорукова. Они тихо переговаривались, пока не услышали, как я зашевелился.
— Очнулся? — спросил Георгий. — А я тебя в коридоре нашел, прямо перед твоим кабинетом. Башкой в темноте стукнулся? Я тебе на темечко лед положил.
— Что случилось? — задал вопрос Волков-Сухоруков, внимательно глядя на меня.
— Не знаю. Не помню. Кажется, действительно споткнулся, — ответил я. Каждое слово в моей голове отзывалось болезненным толчком. — Или кто-то ударил сзади, — добавил я. — Но зачем?
— Если хотели убить, то уж убили бы — лежать бы не оставили, — заметил следователь ФСБ. — Может, решили просто попугать? Предупредить, чтобы особо не рыпался?
— А куда он рыпается? — спросил Георгий. — Он свое дело делает. Если только узнал что-то, что не положено. Случайно.
— Я за последнее время много чего узнал, — пробормотал я, закрыв глаза, — так мне было удобнее, меньше болела голова. — А сейф заперт?
— Заперт, — ответил Левонидзе. — Ты же даже от меня ключ прячешь.
Это было верно. Ключ я держал в этой же комнате, но в тайнике. Никто бы не догадался. Хотя я хранил его всегда под рукой и, в сущности, на виду у всех — в бутоне розы, который был единственным искусственным среди других живых цветков, стоящих в хрустальной вазе. Но даже если бы его обнаружили — надо еще знать шифровой код замка. А он у меня был швейцарской системы, так что вскрыть сейф можно было только с помощью автогена, да и то если крепко постараться. Я же сейчас больше всего беспокоился о дневнике Стаховой, ее видео- и аудиокассетах и своей картотеке.
— Ну и что же конкретно вы узнали? — спросил Волков-Сухоруков, продолжая прерванный разговор. — Имя убийцы Аллы Борисовны?
— Нет, этого мне выяснить пока что не удалось. Но есть один человек, которого мы как-то упустили из виду. Он держится несколько в тени. И очень хладнокровен.
— Кто же? — спросили они одновременно, нетерпеливо.
— Боюсь ошибиться. Мои подозрения связаны не с уликами, а с областью психиатрии, — ответил я. — А это для следствия слабый аргумент. Зона догадок, умственных рассуждений, копания в прошлом, в истоках поврежденного разума. Блуждание в лабиринтах подсознания, чем я постоянно и занимаюсь. Никаких твердых фактов нет. Так что потерпите, пока я их достану. Тогда и скажу.
— Мы же должны сообща действовать, — заметил Левонидзе. — Хотя бы намекни, что ли? А ну как этот человек убьет нынешней ночью еще кого-то?
— Не думаю. Он сейчас очень занят другим, насколько я понимаю. Более мирным делом.
— Он или она? — пытливо спросил Волков-Сухоруков.
— Оно, — отшутился я и потрогал голову: кажется, я все же получил сотрясение мозга. Кто же меня так удачно приложил сзади? Я теперь не сомневался, что подвергся нападению. Неизвестного злоумышленника. Хотя почему «неизвестного»? У меня были реальные предположения и на этот счет.
— Болит? — посочувствовал Георгий. — Сходить еще за льдом?
— Не надо. Я, наверное, вчера еще и перебрал с вином.
— Понятное дело… Цыгане! — сказал Волков-Сухоруков. — Мы там все крепко приложились к донскому. У самого голова побаливает. У вас тут, в кабинете, есть выпивка?
— Посмотрите в шкафчике.
Следователь достал водку и анисовый ликер. Левонидзе приготовил рюмки. А я, потянувшись с кушетки, поставил на проигрыватель пластинку с музыкой Моцарта. Волшебные флейты как-то сразу освежили мою голову, а коктейль придал дополнительные силы. Некоторое время мы сидели в полном молчании. Настенный циферблат показывал три часа ночи.
— А почему вы не спите? — спросил я.
— Бодрствуем потому, что опасаемся, как бы не произошло очередное убийство в клинике, — ответил Георгий. — Вот тебя же чуть не пристукнули! Мы уже два раза обходили все нежилые помещения.
— Надо бы и в жилые заглянуть, — заметил Волков-Сухоруков, прикладываясь к третьей рюмке. — А чего это вы во сне кричали? Бормотали что-то… про «ауди»?.. Что-то все время отрицали?..
Я несколько смутился, вспоминая свой сон. Меня выручил Левонидзе, которому тоже пришлась по душе водка с анисовым ликером.
— А ты сам получи по тыкве, еще не такой бред запоешь! — сказал он. — Меня другое интересует. Кто мог вывести из строя внутреннюю систему видеослежения?
— На этот вопрос я, пожалуй, смогу вам ответить, — произнес я. — Это тот, кто пытался «залезть» в мой компьютер, чтобы получить доступ к базе данных пациентов. Вернее, его интересовал всего один из них. Но думаю, что он не сумел вскрыть сервер и вывел компьютер из строя. А система видеослежения мешала ему обрести свободу действий.
— Кто же это? — вновь спросили они одновременно.
— Сатоси, — коротко сказал я. — Его интересует физик-ядерщик Точнее, его технические разработки. А если еще точнее, то вся далеко не простая личность Тарасевича, его образ мыслей, характер, отклонения от нормы, детские годы и все прочее, что мы называем «психологическим портретом пациента». Почему? Потому что ему нужно непременно изучить его, нащупать слабые стороны души, болевые точки, прежде чем начать действовать. И тут разумнее и удобнее всего воспользоваться услугами психиатра. То есть уже проведенной мною работой.
— Но… зачем все это нужно японцу? — спросил Георгий.
— Тебе же объяснили! — буркнул Волков-Сухоруков. — Сатоси охотится за секретными лабораторными изысканиями Тарасевича. И, видимо, хочет вербануть нашего физика.
— Я сам засек его на том, что он фотографировал страницы из черновой тетради Евгения Львовича, — добавил я. — Маленькая такая зажигалочка.
— Вот он-то тебя, значит, и долбанул по чердаку, — сказал Георгий.
— Вряд ли. Я смотрел через зеркало-окно. Он не мог меня видеть.