Ночные птицы. Памфлеты
Шрифт:
Не знал Ганс Крюгер того, что незадолго перед арестом, 3 апреля 1942 года, Лянцкоронская была в Варшаве и беседовала с командующим пресловутой «армии крайовой» генералом Бур-Комаровским. Не знал шеф Станиславского гестапо и того, что его новая арестованная тесно связана кровными аристократическими узами со многими княжескими и графскими фамилиями в Польше и за границей, а также с итальянской Савойской королевской династией Сабаудов.
После ареста Лянцкоронской родственники и знакомые пустили в ход все свои связи, и королевская итальянская Савойская династия (Сабауды) ходатайствовала о ее судьбе перед всевластным райхсфюрером СС Генрихом Гиммлером.
«...Если вы не знаете никого лично из Сабаудов, а ходатайство тем не менее имело место, значит, у вас в Италии много приятелей. Говорю
Такими словами встретил перевезенную во Львов из Станислава Лянцкоронскую комиссар львовского гестапо Кучман, который раньше «воевал» в батальоне «Нахтигаль». Он «работал» под началом бывшего палача города Санока криминального советника Стависского. Узнав о том, что по приказу Крюгера Лянцкоронская сидела семь дней в темном подвале, Ста-висский разозлился, а Кучман пообещал ей «хорошее питание, отдельную камеру, постель, книжки». Все эти знаки внимания были вызваны, по словам Кучмана, тем, что «она была единственной полькой, для которой Гиммлер сделал такое послабление». Можно после этого судить, насколько сильным было заступничество Савойской династии.
Чувствуя, что в прошлом между Крюгером и Кучманом на основе каких-то служебных неурядиц пробежала черная кошка, желая сыграть на их давних противоречиях, Лянцкоронская сказала:
«Крюгер расстреливал львовских профессоров...»
«Откуда вы знаете это?»
«От самого Крюгера».— И она повторила все то, что услышала из уст этого гестаповца.
Кучман остановился перед Лянцкоронской и спросил трижды, с растущим напряжением:
«Он сам это вам сказал???»
На троекратный утвердительный ответ Лянцкоронской Кучман, подтверждая, проронил:
«Ведь я был при этом! Находился в его распоряжении. Он приказал мне привезти еще одну группу профессоров по списку и ряд других выдающихся личностей Львова. Я доложил, что никого на квартирах не застал, поэтому эти люди живут...»
Кучман прекрасно понимал, что война проиграна. Он сказал об этом Лянцкоронской прямо:
«Вы ничего не знаете? Скажу в двух словах: американцы уже в Африке. Роммель, который стоял уже под Александрией, разбит. Ситуация ясная...»
Чувствуя приближение неизбежной развязки — военной катастрофы Германии, ловкий гестаповец Кучман хотел подготовить пути отступления и застраховать себя таким солидным козырем, как оказание помощи польской аристократке, о судьбе которой хлопотали перед всесильным Гиммлером даже Сабауды...
«...Откуда немцы имели списки обреченных?» — спросила Лянцкоронская Кучмана.
«Конечно, от плохих украинских студентов!» — ответил комиссар гестапо.
Эти три слова — «плохие украинские студенты» бросают еще один луч света на то, кто именно был наводчиком уничтожения львовской профессуры.
Основной руководящий костяк «организации украинских националистов» составляли студенты-неудачники, или, как их называли в Польше, «железные студенты». Большинство их жило во Львове в украинском «академическом доме» поблизости от цитадели. Такой «железный студент» мог годами не приходить на лекции, получая стипендии от Шептицкого, ездить по заграничным странам, обучаться террору и убийствам в немецких, итальянских и усташских диверсионных школах и в то же самое время преспокойно состоять в списках того или иного учебного заведения. Даже пребывание в тюрьме не всегда давало возможность ректорату вычеркнуть такого «воспитанника» из списков учебного заведения.
Как известно, 15 июня 1934 года организатор убийства советского консула во Львове Андрея Майлова, будущий фюрер «организации украинских националистов», сын униатского попа Степан Бандера вместе со своими сообщниками совершил новый террористический акт — убийство министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого. Приговор Степану Бандере и его сообщникам Варшавский окружной суд огласил только 13 января 1936 года. Дело это имело широкий резонанс в мировой печати.
У меня хранится тетрадочка одного из педелей Львовского политехнического института за 1936 год, где на листочке алфавита под буквой «Б» черным по белому значатся имя и фамилия: «Степан Бандера». Недоучившийся студент
Отнюдь не случайно прибегли к услугам именно таких студентов-недоучек, ослепленных фашистским учением Адольфа Гитлера, перелицованным на украинский националистический лад, такие научные специалисты абвера, как теологи Теодор Оберлендер, Ганс Кох, Герулис, Вернер Маркет и бывший руководитель польского отдела в Кенигсбергском университете, старый разведчик Петр Ганс Серафим. Играя на личной неприязни к строгой профессуре этих полных неудачников в науке, мечтающих о политической карьере украинских наполеонов, представляя обычные требования педагогов как проявление национального угнетения, гитлеровские специалисты от разведки, подобные Оберлендеру, преследовали определенные цели. Они не только получали «черные списки», но, выполняя приговоры по ним, добивались разобщения людей разных национальностей. Им было очень выгодно, когда среди польского населения распространялся слух: «Наших профессоров убили украинцы». Отождествление устами обывателей жалкой кучки предателей и наемников со всем украинским населением служило разжиганию взаимной ненависти, стирало воспоминание о тех догитлеровских временах, когда за стенами той же самой Станиславской тюрьмы или львовских «Бригидок» томились в одних камерах польские, украинские, еврейские революционеры, ведущие совместную борьбу против капиталистов и поднявшие массы трудового, нищего люда на баррикады красного восставшего Львова в мае 1936 года.
Чтобы население оккупированных земель не выступало сообща против захватчиков, гитлеровцы продолжали, но еще с большей силой и коварством, традиционную политику императорской Австро-Венгрии— «разделяй и властвуй». Обрекая на смерть интеллигенцию Львова, оберлендеры, крюгеры, ста-висские не только очищали захваченную территорию от нежелательных для рейха элементов, и прежде всего интеллигенции, но и старались превратить Западную Украину в котел, кипящий национальными противоречиями и ненавистью. Гитлеровцы считали, что разжигание национальной ненависти поможет им в борьбе с партизанским движением, которое ширилось с каждым днем на оккупированной территории.
В 1940 году кавалер «ордена крови», член нацистской партии с 1933 года, профессор Теодор Оберлендер писал в «Новом крестьянине»:
«Германизация восточных территорий должна быть полной. Мероприятия полных выселений и переселений могут больно ударить по отдельным единицам. Но лучше раз оказаться беспощадным, чем целыми поколениями вести партизанскую борьбу».
Когда были написаны эти зловещие слова-приказ, «черные списки» ОУН уже — это доказано точно — лежали у Оберлендера на столе.
Страшны подробности сговора иерархов греко-католической церкви с представителем гитлеровской Германии, видным католиком, а сейчас деятелем
Христианско-демократического союза в Бонне, Теодором Оберлендером! Много бы, очень много дал Ватикан за то, чтобы они никогда не всплыли на поверхность, не сделались достоянием гласности.
Поздней осенью 1939 года Оберлендер, работая в комиссии по переселению лиц немецкого происхождения с территорий, освобожденных советскими войсками, в Германию, вместе с полковником Альфредом Бизанцем тайно посещает в советском Львове двух человек. Один из них — профессор медицины, будущий агент СД, Мариан Панчишин, другой — епископ греко-католической церкви Чарнецкий. Марьян Панчишин хорошо знает бывшего офицера националистической «украинской галицийской армии» Альфреда Бизанца. который теперь скрывает под хорошо сшитым штатским костюмом мундир полковника немецкой военной разведки. Ведь Бизанц — старый львовский житель. Вместе со своими братьями Евгением и Фредериком этот галицийский немец долгие годы жил во Львове, в доме по улице Тарновского. Один из его братьев имел в городе модный ресторан, который был неофициальным представительством немецкой разведки. Гостя, которого привел к Панчишину Бизанц, Теодора Оберлендера, доктор видит впервые, но это не мешает им найти общий язык. В уютной вилле Панчишина начинается сговор, как должен вести себя Панчишин, дожидаясь прихода гитлеровцев. Его популярность как врача, знакомство с польской профессурой помогут ему быть в курсе всех событий научной жизни города.