Ноев ковчег доктора Толмачевой
Шрифт:
– Нужны мне твои вещи, еще с ними возиться...
Таня прошла в ванную, напустила в ванну воды. Коричневая дорожка ржавчины бежала от самого крана до сливного отверстия.
– Развела здесь антисанитарию! – нарочно крикнула Таня в сторону Мышки.
– Я тебя сюда не звала.
Мышка схватила свою сумку и, не попрощавшись, вышла из квартиры.
«Только бы он на ней не женился! Только бы не женился!» – повторяла она как заклинание всю дорогу до дома и даже когда нажимала на кнопку ворот, ограждающих престижный московский пентхаус.
– Отец не приезжал? – спросила Маша у охранника, бросившегося открывать ворота.
– Не приезжали Филипп Иванович! – уверенно ответил охранник. – Ни сами не приезжали, ни водитель его не приезжал.
«Он, наверное, и не приедет, поедет сразу туда!» – догадалась Мышка, и сердце у нее защемило от ревности.
В холле первого этажа ее встретил охранник второй линии. Она быстро кивнула ему, чтобы он не заметил ее расстроенного лица, и поднялась в квартиру. Домработница, предупрежденная охраной, открыла ей дверь.
– Кушать будете, Машенька?
– Не буду. Только чаю выпью.
Домработница приняла у Маши пальто.
– Ой, где-то пылью запачкали!
Она пару раз провела щеткой по подолу и повесила пальто в шкаф.
Маша прошла в спальню. Села на кровать, потом опустилась на спину, не поднимая ног.
«Ну почему все не складывается? – спрашивала она себя, глядя в безукоризненно ровный потолок. – Была семья – мать, отец, бабушка, дочка. Все ходили на работу, дружно жили, дочка росла, ни о каких заграницах не думали! Быть богатыми не мечтали. Максимум, чего хотели, – поехать на Золотые Пески. Потом – бац, вторая смена! Папа – миллионер, мама – миллионер... Все что хочешь могут купить. У мамы – завод, у папы – девушки. Бабушка умерла. Дочка живет в пентхаусе одна-одинешенька...»
– Чай, пожалуйста, Машенька.
– Иду.
Маша встала, прошла в кухню. На изящном блюдечке желтел тонко порезанный кружочками лимон, в фарфоровой чашке золотился чай.
– Конфетки нет? – спросила Маша, размешивая сахар своей детской серебряной ложкой с коричневым медведем на конце ручки.
– Пирожное есть, специально для вас покупала, свежее, с ромом.
– А коньяка нет?
– Как же нет? У нас всегда есть хороший коньяк. Филипп Иванович любит. «Курвуазье» или «Наполеон»? – Домработница полезла в резной буфет и достала несколько бутылок на выбор. – Вот еще «Мартель» и «Реми Мартен». – Она надела очки, прочитала по-французски: – «Луи Тринадцатый. Гранд Шампань».
– Давайте их все сюда. Сейчас буду сравнивать, как девушек, – скомандовала Маша.
Домработница с удивлением на нее посмотрела. Такого решительного и угрюмого выражения лица у своей хозяйки она еще никогда не видела.
– А есть у нас что-нибудь поесть? – Филипп Иванович опять влез в свои широченные джинсы и вельветовую куртку.
– Я не успела.
Только Таня вышла из-под душа, как раздался звонок в дверь.
– Ты занятая девушка, я знаю.
Филипп притянул ее к себе и поцеловал. «Столько поцелуев в день, сколько сегодня, у меня, пожалуй, за всю мою жизнь не было», – подумала Татьяна.
– Тогда одевайся, пойдем куда-нибудь, поужинаем. У меня сегодня был неплохой денек – провел важные переговоры.
Одинцов снова снял домашнюю куртку, которую пятнадцать минут назад натянул с видимым удовольствием, и стал надевать ботинки.
«А животик-то мешает», – мельком взглянула от зеркала Таня и вспомнила худощавого Азарцева. Ей опять стало страшно и весело. Три года без любовника – и вот сразу двое!
Она натянула свой «примороженный изморозью» свитер и куртку с хвостиком.
– Не замерзнешь?
– Мы куда-нибудь недалеко.
– Тут есть одно неплохое местечко.
Таня не знала, говорить или не говорить Филиппу, что сегодня она видела его дочь. Тогда пришлось бы сказать, что она была знакома с Машей и раньше. Все это выглядело как-то неубедительно. Таня решила пустить все на самотек.
Водитель уже уехал, и они пошли пешком по вечерней Москве.
– Не Елисейские Поля, – сказала Таня.
– А я люблю Москву. Особенно район «Кропоткинской». От Христа Спасителя до Садового кольца. И бульвар. Когда я был студентом, еще никакого Спасителя не было, и мы с ребятами ходили в бассейн «Москва». В институте давали абонементы. Он был как раз на этом месте. И я его как будто и сейчас вижу под всеми этими куполами. После плавания от хлорки у всех ужасно чесались глаза, но почему-то если мы потом шли пить пиво – вся эта чесотка проходила.
– У тебя же крест на груди, а ты богохульствуешь.
У Тани появилось странное ощущение, что они с Мышкой – будто две потерявшиеся в раннем детстве сестры из какого-то сериала и теперь из ревности борются за любовь общего отца. Собственного отца Таня общим с Мышкой отнюдь не считала, он занимал отдельное место.
– Крест на груди по нынешним временам никому не помешает, а на бога надейся, а сам не плошай! – объяснил свое отношение к религии Филипп Иванович.
Таня в целом была с ним согласна.
– А я, оказывается, работала вместе с Машей, твоей дочерью, – совершенно неожиданно сказала она. – Еще до моей поездки. А сегодня она приходила к нам на квартиру. Дала мне понять, что не приветствует наши встречи. Но мне вообще-то все равно, что думает по поводу наших встреч твоя дочь.
Филипп Иванович замолчал и молчал долго, пока они не пришли в небольшое кафе.
– Не очень пафосно, но хорошо кормят, – объяснил Филипп. – Я здесь обедаю иногда, когда бываю поблизости.
Они зашли в пустой зал. Сбоку к Филиппу услужливо кинулась красноротая девица в форменном темном платье, ненатурально улыбнулась, как знакомому, но ничего не сказала. Одинцов выбрал столик у окна. За окном темнели деревья и решетка бульвара. У Тани впервые защемило сердце – она вспомнила Янушку, уличные кафе, старые дома в Латинском квартале. «Ничего, – подумала она. – Если постараться, Елисейские Поля еще будут у моих ног».