НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках
Шрифт:
— Вы поссорились из-за того, что весь ваш отпуск пошел кувырком. А виноват в этом я. Все дело в гостинице, ведь так? Не очень-то она годится, верно?
— Гостиница? — недоуменно переспросила Соня. — Гостиница. Что ж, кое-какие недостатки там есть. Но в целом гостиница как гостиница, не хуже многих других.
— Но вам же бросились в глаза эти недостатки, разве нет? От вас ведь ничего не укрылось. Наверняка не укрылось.
Соня подумала над моими словами, потом кивнула:
— Вы правы, недостатки я заметила. Тило, впрочем, нет. Тило, конечно же, посчитал гостиницу шикарной. Ух, как нам повезло — только от него и слышалось. Повезло наткнуться на этакую гостиницу. Вот сегодня мы завтракали. Для Тило завтрак — просто чудо, лучше некуда. Я говорю: Тило, не глупи.
— Я очень, очень сожалею, правда, — проговорил я. — Если бы только я с самого начала не отправил вас в эту гостиницу…
— Бросьте. Гостиница тут ни при чем. — Соня подалась вперед, чтобы получше разглядеть Тило. Потом с улыбкой повернулась ко мне, и мне почудилось, будто в глазах у нее блеснули слезы. — Скажите мне вот что. Сегодня вы тоже собираетесь сочинять новые песни?
— Планирую. Или хотя бы закончить ту, над которой работаю. Ту самую, что вы слушали вчера.
— Чудесная песня. А чем вы займетесь потом, когда покончите здесь с сочинением песен? Есть у вас дальнейшие планы?
— Вернусь в Лондон и соберу группу. Этим песням нужна правильная группа — иначе они не прозвучат.
— Заманчиво. Желаю вам удачи.
Помолчав, я тихонько добавил:
— Но, опять-таки, можно и не трепыхаться. Не такая уж это простая задача, как вы понимаете.
Соня не ответила, и я подумал, что она не расслышала, так как опять повернула голову, чтобы следить за Тило.
— Знаете, — проговорила она наконец, — когда я была помоложе, ничто не могло вывести меня из себя. А теперь меня все раздражает. Не понимаю, как со мной такое случилось. Хорошего в этом мало. Так-так, Тило, скорее всего, сюда не вернется. Пойду в гостиницу и подожду его там.
Соня поднялась со скамьи, не отрывая взгляда от далекой фигурки.
— Досадно, — сказал я, тоже вставая с места, — что у вас вышла ссора в отпуске. А вчера, когда я для вас играл, вы, казалось, были вполне счастливы.
— Да, момент выпал славный. Спасибо вам за это. — Внезапно Соня с сердечной улыбкой протянула мне руку. — Так славно было с вами познакомиться.
Мы обменялись рукопожатием — но вяловатым, как пожимают руку женщинам. Соня пошла своей дорогой, но потом остановилась и оглянулась на меня:
— Если бы Тило был здесь, он бы вам сказал: никогда не отчаивайтесь. Он, конечно же, сказал бы, что вам нужно поехать в Лондон и попытаться собрать группу. Вас непременно ждет успех. Вот что Тило вам сказал бы. Это в его духе.
— А что сказали бы вы?
— Мне бы хотелось сказать то же самое. Потому что вы молоды и талантливы. Но у меня такой уверенности нет. Жизнь приносит немало разочарований. Когда везет, о чем только не мечтаешь… — Соня снова улыбнулась и пожала плечами. — Но я не должна этого говорить. Я для вас не лучший пример. Кроме того, я вижу, что вы во многом напоминаете Тило. Постигнут вас разочарования, вы все равно будете держаться. Будете повторять, как он: ну и счастливчик же я… — Несколько секунд Соня вглядывалась в меня, словно старалась запомнить, как я выгляжу. Ветерок развевал ее волосы, отчего она выглядела старше, чем обычно. — Удачи вам, и побольше, — заключила она.
— Вам тоже, — сказал я. — Надеюсь, вы помиритесь.
Соня
Я вынул гитару из футляра и присел на скамейку. Играть я не начинал, потому что смотрел вдаль, на Вустерширский маяк и на крохотную фигурку Тило на склоне. Может, оттого, что солнечные лучи били как раз в эту часть холма, я различал его теперь гораздо яснее, чем раньше, хотя он удалился на большее расстояние. Он ненадолго приостановился — наверное, оглядывая окружавшие его холмы, словно бы пытался заново их оценить. Потом продолжил путь.
Я немного повозился с песней, но как-то рассеянно: мысли крутились в основном вокруг того, какую мину состроила Ведьма Фрейзер, когда Соня набросилась на нее нынче утром. Потом я понаблюдал за облаками, полюбовался простором внизу и заставил себя сосредоточиться на песне — и особенно на связующем пассаже, который мне никак не давался.
(Перевод Л. Бриловой)
Ноктюрн
Еще два дня тому назад Линди Гарднер жила со мной по соседству. Вы, поди, думаете, если Линди Гарднер была моей соседкой, так я, значит, обитаю в Беверли-Хиллз, а сам какой-нибудь продюсер, киноактер или там музыкант. Что ж, оно верно: да, музыкант. Но хоть я и играл за спинами двух-трех исполнителей, о которых вы наслышаны, в главной лиге, как это называют, все же не состою. Мой менеджер, Брэдли Стивенсон, — уже не первый год мой близкий, по-своему, друг, считает, будто все нужное для высшей лиги во мне есть. Нужное не для сессионного музыканта высшей лиги, а такого, чье имя постоянно мелькает в заголовках. Ерунда, что настоящие саксофонисты больше не попадают в заголовки, заявляет он, и начинает перечислять имена. Маркус Лайтфут. Сильвио Таррентини. Да ведь все они играют в джазе, возражаю я. «А ты кто — разве не джазмен?» — спрашивает он. Но джазмен я только в самых сокровенных снах. А в реальности — если лицо у тебя не забинтовано сплошь, как сейчас, — просто играю от случая к случаю на теноровом саксофоне: бывает, что пригласят в студию звукозаписи или когда группа лишится постоянного саксофониста. Хотят поп-музыки — играю поп-музыку. Ритм-энд-блюз? Отлично. Реклама автомобилей, выходная тема для ток-шоу — пожалуйста. Джазмен я теперь только тогда, когда сижу у себя в закутке.
Я бы охотней играл в гостиной, но жилье у нас построено за гроши, и потому соседи по всему коридору начинают возникать с жалобами. Вот я и превратил нашу маленькую комнату в репетиционный зал. Размерами она вроде стенного шкафа: едва втиснется офисное кресло, зато я наладил там звукоизоляцию с помощью пенопласта, решеток для яиц и старых конвертов с мягкой прокладкой, которые мой менеджер Брэдли рассылает из своей конторы. Хелен, моя жена, когда мы были еще вместе, завидев, как я направляюсь туда с саксофоном, смеялась и говорила: «Уж не в сортир ли ты пошагал», и так оно порой мне и казалось. То есть, сидя в этой душной полутемной клетушке, я занимался тем, до чего сроду никому и дела не будет.
Вы, наверное, уже догадались, что Линди Гарднер вовсе не жила рядом с квартирой, о которой идет речь. Не было ее и в числе соседей, барабанивших в дверь, стоило мне заиграть вне моей клетушки. Под словами «жила по соседству» имеется в виду кое-что другое, а что именно — я сейчас поясню.
До позавчерашнего дня Линди снимала соседний номер тут, в этом шикарном отеле: лицо у нее, как и у меня, было замотано бинтами. Линди, разумеется, принадлежит поблизости просторный комфортабельный дом с нанятой прислугой, потому доктор Борис ее и отпустил. С точки зрения медиков, ей, вероятно, можно было уйти и пораньше, но тут явно учитывались другие факторы. Вернись она домой, ей, например, вряд ли удалось бы успешно скрываться от телекамер и колумнистов, промышляющих сплетнями. К тому же я подозреваю, что громкая репутация доктора Бориса основывается на процедурах, не стопроцентно легальных, и потому он укрывает своих пациентов здесь, на засекреченном этаже этого отеля, где они изолированы от прочих постояльцев и штатной обслуги отеля, а им самим строго-настрого наказано покидать номер только при крайней необходимости. Если бы вы могли заглянуть за все эти скорбные повязки, то за неделю опознали бы тут больше звезд, чем за месяц в «Шато Мармон».