Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Ладно, – в конце концов, бросил он, накидывая свой палантин на одно плечо на манер гусарского доломана. – Только давай без всяких вопросов. Ленточка, словно настоящий бормотунчик – от вида вопросительного знака впадает в ступор или в истерику.
– Я буду нем, как никельщик со стажем! – клятвенно пообещал ему Диксон, показывая, будто зашивает себе рот. Рыжик усмехнулся:
– Вы с Некоузьем, я гляжу, нашли друг друга! Пошли уж, коллекционер яиц... Фаберже. Пошли.
Пройдя через салон, Рыжик первым скользнул в неплотно прикрытую дверь и придержал её рукой для Камилло. Тот остановился в проёме, не решившись войти: троим в кабине трамвая явно было бы тесновато. Внутри было темно; в этой темноте матово светились заросли паутины, густо покрывавшей все стены и часть лобового стекла. По мерцающим нитям деловито сновало множество маленьких круглых паучков цвета крови, похожих на пуговки. На приборной панели, сдвинув в сторону уже замеченную тряпочку с инструментами и поджав одну ногу, вполоборота сидела водитель трамвая.
Услышав шебуршание Камилло, она повернулась и испуганно вскрикнула – как будто стекло звякнуло.
– Не бойся, Ленточка, – сказал Рыжик, опускаясь в кресло водителя и жестом пианиста кладя пальцы на приборную панель, – это Камилло. Он соломенный, вельветовый и шерстяной, и очень хороший. Он первый раз в Некоузском клине, Ленточка... Не бойся его.
Ленточка в сомнении склонила голову – её длинные белые волосы, перевитые кожаными шнурками и украшенные алыми цветами, ниспадали до пояса, словно невестина фата. Потом протянула тонкую руку и потрогала свитер Камилло.
– И правда, шерстяной, – подтвердила она и издала странный звук, будто качнувшаяся от сквозняка «музыка ветра». Камилло честно постарался не отдёргиваться и не кривиться, пока пальцы Ленточки с алыми ноготками гладили и теребили его свитер. У девушки-водителя не было иной возможности убедиться в словах Рыжика... Её лицо было крест-накрест перечёркнуто повязкой на глазах – пожелтевшими от старости бинтами с разлохматившимся краем. Диксон вспомнил мужчину на вокзале, его крик и стаю воронья... он посмотрел на бинты на лице Ленточки, и всё понял. Она тоже когда-то опоздала на поезд...
– Да, я такой. Мухнявый-премухнявый, – тихо сказал Камилло и провёл ладонью по вьющимся белым волосам – легонько, почти не касаясь. Ленточка опять тихонько звякнула что-то, широко улыбнулась и, привстав, по-кошачьи потёрлась макушкой о ладонь Диксона. Рыжик одобрительно покосился на смутившегося Камилло, плавным движением руки заводя трамвай на поворот, и чуть приподнял в улыбке уголки губ. Камилло покраснел ещё сильнее и принялся яростно чесать усы, стесняясь собственной доброты – это было очень в его духе, сделать что-то хорошее и быстренько смыться, пока никто ничего не сообразил. Сейчас смываться было некуда, вот Камилло и маялся...
– Ой, ну перестань уже, а, – со стоном попросил Рыжик, не в силах наблюдать терзающего свои шикарные усы Диксона, и откинулся на спинку сиденья. Трамвай вновь пошёл по прямой. Рыжик перекинул на щитке пару тумблеров, выудил из стоявшей рядом миски с багровым варевом какую-то гадость, похожую на голого крысёнка, и бросил её в белую паутину. Камилло отвлёкся от самоедства и нервно дёрнул изрядно повыщипанными усами: в кабине резко, остро запахло медью и солью, что очень неприятно напоминало запах крови... Крови?..
Диксон взглянул на испачканную чем-то красным правую руку Рыжика – тот как раз рассеянно ополаскивал пальцы в другой мисочке, с водой. Потом перевёл взгляд на паутину – похожие на пуговиц паучки уже деловито облепили слабо трепыхающееся существо, на глазах раздуваясь и наливаясь ярко-алым. По матово светящимся белым узорам паутины бегали синие электрические искорки – и только сейчас Камилло заметил, что центральные нити паутины уходят в приборный щиток трамвая. Рыжик чуть двинул вперёд регулятор мощности, увеличивая скорость, и взглянул на паутину – она уже вся полыхала синим и опасно потрескивала, пуская маленькие молнии.
– Вруби на максимум, дальше до военного городка прямой перегон, и рельсы хорошие, – сказала Ленточка, поправляя примявшийся подол белого, сшитого из бинтов, кружев и кусочков меха длинного платья.
– Ты хорошо ведёшь трамвай, пауки тебя слушаются... Наверное, потому, что ты сам ужасно запутанный, – она провела лаковым алым ногтём по фарфоровой щеке Рыжика, оставив на ней длинную царапину, похожую на вопросительный знак. – И тёмный, такой тёмный, что твоя темнота ослепляет, словно сильный свет. Сквозь неё не видно тебя настоящего – почти никому...
Рыжик щелчком передвинул регулятор мощности до красной черты, кинул паукам ещё одну тварь из миски с кровью, и повернулся к Ленточке, облокотившись на спинку кресла.
– А ты видишь... – не спросил, а утвердил он. Ленточка тихо-тихо звякнула, смущённо спрятав руки в подоле платья, и кивнула. Помолчав, она неловко передёрнула плечами и проговорила:
– Твой мухнявый-премухнявый Камилло тоже тебя видит, так что можешь не прятаться. Твоя темнота – как мои бинты, они могут лишить зрения глаза, но не сердце...
Камилло и Рыжик после этих слов одновременно подняли головы и молча посмотрели друг на друга, словно взялись за руки. Ленточка, ощутив это, счастливо зазвякала, и, щёлкнув тумблером, громко объявила по внутренней связи:
– Военный городок!
После этого все почему-то все сразу ужасно засуетились, как те самые пауки при виде жрачки. Рыжик бросился тормозить трамвай, Камилло зачем-то зашарился по карманам, а Ленточка слезла с приборной доски и сообщила, что пойдёт, соберёт за проезд – на приближающейся остановке маячили ожидающие трамвай пассажиры.
– Смена на заставу едет, – обозначил Рыжик десяток загрузившихся в трамвай военных с рюкзаками и одной сонной овчаркой. – Осторожно, двери закрываются! Следующая остановка – Берёзники, переход на Промышленную линию. К трамваям в Сливянцы – налево, к электричкам на Резинотехнику и новой ветке Цветоградского направления – в подземный переход. Едем дальше...
Подождав, пока Рыжик проведёт трамвай через стрелку, Камилло слюбопытничал, кивнув в угол:
– А что, эта штукенция ездит на пауках, что ли?