Non Cursum Perficio
Шрифт:
– И всё-таки, твой выбор, Марджере, – леди Джанне распахнула руки-крылья, словно хотела обнять трёх женщин – отчаянно вцепившуюся в Рыжика, перепуганную зарёванную Ленточку, покорно склонившую голову и сжимающую в руках фонарик Марию, и непреклонную, твёрдо сжавшую губы Алию. – Одна из них навсегда покинет этот мир. Выбирай, кто. Пока не умер закат.
Рыжик беззвучно шевельнул губами. Досадливым жестом отцепил от себя тихо ахнувшую и растерянно всхлипнувшую Ленточку. Подошёл к чуть вздрогнувшей Марии, протянул к ней руки, желая обнять – но не коснулся, в последний момент удержавшись. Покачал головой, прикусив губу.
Полуобернулся к Алии – его взгляд оказался неожиданно жёстким, даже беспощадным, и в нём блестела та сталь, что может быть выкована лишь в горниле немыслимой боли. Спросил негромко:
– Зачем ты это делаешь, Селакес? Зачем распутываешь мёртвые петли моей судьбы, затягивая их на собственном горле? Зачем?..
– Есть три не зависящие друг от друга причины, – Алия убрала за ухо растрепавшиеся из её красивой причёски, мокрые от снега тёмные волосы. Её рука чуть дрожала – но не от страха, а от сильной усталости, граничащей с безразличием. Голос утратил чеканную строгость и потускнел, надломался, словно разъеденный ржавчиной металл.
– Первая причина – моя недальновидность. Когда перед Церемонией открытия вод потушили все ртутные лампы в Депо, я упала в обморок. А сейчас доживаю последние минуты, потому что с моей зависимостью от уз больше получаса без лёгкого электричества – верная смерть. Я пришла на озёра, но уйти с них уже не смогу. У меня не хватит сил, даже если лёд разобью не я. Незнание всех этих древних церемоний Некоуза… обошлось мне очень дорого, Ррыжичек. С моим решением моя смерть хотя бы не будет напрасной… Вторая причина – это мой осознанный выбор. Даже не погибай я сейчас без озона, всё равно открыла бы воды, чтобы уберечь тебя от потерь, Ррыжичек… А третья… третья причина, это… Послушай, ты должен поклясться мне, Ррыжик, в одной очень важной вещи. Хорошо?
Он молча кивнул, не в силах заговорить. Быстро взглянул на леди Джанне. А та, всё так же мило и абстрактно-вежливо улыбаясь, вдруг ни с того, ни с сего стремительно мазнула по щеке левой ладонью, оставив лёгкий серебристый след на бледно-лунной коже. Непонятно, но думать об этом некогда – Алия, тяжело, с хрипом дыша, продолжала:
– Ты поедешь в Кирпичное, Рыжик, к нашей светлой девочке. Обещай мне это, и тогда я открою воды, без малейшей тени сомнений отдав свою жизнь ради тех, кем ты дорожишь… Обещай мне это. Пока ты спал, а снегопад перекрашивал мир, я тоже… переменила взгляд на многие вещи, так как узнала… много разного. Нет времени всё объяснять, просто поверь – когда ты встретишься с Элен Ливали, всё, что было порвано, срастётся. Обещай мне…
Голос Алии угас до еле различимого шёпота – и оборвался. Пошатнувшись, девушка неловко опустилась на колени возле совсем уже крохотного, не больше детской ладошки, зыбкого бледно-розового пятна закатного света на льду, и на озёра упала ватная, снежистая тишина.
Рыжик лежал в этой тишине, словно тонкая иголка в коробочке с рукоделием, почти ничего не ощущая – нить скользит через ушко, чьи-то пальцы завязывают узелок, берут, и…
– Да, Алия. Я обещаю тебе, – разбил молчание холодный, ничего не выражающий голос – и парой секунд позже зажатый в руке Алии Селакес ключ из памяти и забвения разбил ртутный лёд. Раскат грома; разбежавшаяся по зеркалу озера сеть трещин; порыв сильного ветра стряхивает с деревьев снежную пыль, задувает лампадки в озябших пальцах. Глубокий вдох всего мира вокруг.
Леди Джанне, резким жестом велев своим спутникам уходить на берег, опустилась на колени возле Алии, положила свои руки поверх её, сжимающих ключ – и начала петь, закинув голову назад и закрыв глаза. Ленточка, всё ещё ошарашенная и перепуганная, снова вцепилась в Рыжика. Так ребёнок, оставленный один в тёмной комнате, вцепляется в свою игрушку, пытаясь защититься связывающей их любовью от непонятного, страшного мира вокруг. Боль от вонзившихся в плечо ногтей заставила Рыжика вспомнить обо всех тех, кого он не может бросить на произвол судьбы. Об искренне привязавшейся к нему девчонке-трамвайщице, умеющей видеть свет даже сквозь вечную тьму. О любящей его женщине, что последовала за ним в собственную смерть, не задумываясь ни на секунду – потому что для неё разлука с ним была страшнее смерти. И о лоскуточном, мухнявом старикане, что пытается сейчас выкупить пару лет безбедной счастливой жизни с ним, с Рыжиком, у прожжённой торгашки-судьбы… Он нужен им всем. Нельзя, нельзя, нельзя сейчас впускать в себя хоть что-то, кроме нити для последнего шва – иначе даже сталь Иглы хаоса будет разъедена ржавью горечи, страхов, сомнений и боли.
Мир вновь выцвел и утерял контрастность; мысли замерли в немом вопле, оставив Рыжика на волю древних инстинктов. Молча, решительно он ухватил под руки и звякнувшую Ленточку, и опять чуть вздрогнувшую Марию, и потащил их с начавшего трескаться льда на берег. Джанне всё пела; ключ под её руками нагрелся, начиная светиться, как и пальцы Алии. Казалось, это её жизнь утекает по венам через ладони, отдаёт свой жар металлу, заставляя его плавить лёд. Озеро заволокло туманом, поднимавшимся из всё ширящихся и ширящихся разломов. Девушки-трамвайщицы, выдёргивая из губ остатки белой паутины, подхватывали песню леди Джанне – все, даже Ленточка и Мария. Бросая свои погасшие фонарики в снег, они сцеплялись руками, сливаясь из множества отдельных существ в единое целое, как сливаются вместе капельки ртути; их напев накатывал волнами, пропадая в густом тумане. Алию и леди Джанне уже было не различить, лишь мерцал в плотной серебристо-серой влажной пелене раскалённый добела металлический ключ.
Песня вскипела девятым валом – и оборвалась на самой высокой ноте в звенящую тишину.
Потом раздалось одновременно два звука: короткое хищное «шшшурх» рассекаемого воздуха, и слабый, робкий пока всплеск воды. Сияние ключа угасло, пару раз моргнув, словно на прощание.
Из тумана прорисовалась фигура леди Джанне, держащей в руках, сжатых у груди, цветок алой розы – тот, что был приколот к гребню на волосах Алии Селакес. Сразу за её туфельками – стоило лишь острому каблучку оторваться от ледяного крошева – разливалась лунная ртуть. Всё в той же дрожащей, будто разорванная от силы удара скрипичная струна, чуть слышно звенящей тишине хозяйка Депо дошла до берега, легко перепрыгнув с последней льдинки в глубокий снег. Оббежала взглядом призрачную толпу, слепо взиравшую на неё в ответ… И вместо положенных слов о том, что воды открыты и весна пришла в Некоузье – застонала, смяв в пальцах розу, раздирая ногтями нежные алые лепестки в бессильной боли.
Рыжик стоял между Ленточкой и Марией на нижней ступеньке лестницы, ведущей к озеру, и смотрел прямо на леди Джанне. В груди у него, точно под приколотой к блузе брошью в виде белого лотоса, торчало всё ещё хищно трепещущее оперение стрелы.
Стрелы из облачной сосны и чёрных вороньих перьев…
Молчание. Молчание, ненавистное золото, сплавившееся с холодным вечерним воздухом Озёр, не дающее дышать, тянущее на дно отчаяния.
– Кто?.. – простонала леди Джанне – тоскливо, безнадёжно, как попавшая в силки кричайка, и с отчаянием оглядела тонущую в сумерках оцепенелую толпу девушек-трамвайщиц. – Кто... какая проклятая твварь... – её голос неожиданно сорвался в отчаянный крик, – где ты прячешься, покажись!
– Не надрывайся так, Ртутная Дева, а то в Кривражках всё молоко покиснет. Здесь я, здесь…
С крыши Депо лёгким лоскутком, угловатой тенью спланировала оседлавшая ветку сосны черноволосая женщина с глазами, как нефть, и с луком в руках. Спрыгнула в снег босыми ногами, снисходительно улыбнувшись с трудом удерживающей рыдания, тяжело дышащей леди Джанне. Небрежно облокотилась на свой лук и замерла так, то подцепляя, то отпуская его тетиву вишнёвым ноготком.
– З... зачем ты это сделала... – Ртутная Дева всхлипнула, не в силах даже посмотреть в сторону Рыжика, которого удерживали на руках перепуганные, потерянные Ленточка и Мария. Абсурдность поступка ведьмы и боль потери сломали высокомерную бесстрастность хозяйки Депо, и сейчас леди Джанне, захлёбываясь, тонула в своём внезапном горе.