Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Правда некуда? – я искоса посмотрела на крыльцо Антинельского корпуса, боясь спустить взгляд с Норда. Вдруг я моргну, и он куда-нибудь исчезнет?.. Норд кивнул – без печали, но с огорчением.
Я знала, что могу, могу разговаривать с ним на Заднем Дворе, и эта мысль ржавой колючей проволокой терзала моё сердце. Лучше бы уста мои были скованы сейчас узами немоты…
– Это не вход и не выход? – я махнула рукой в сторону корпуса.
– Вход и выход, но не для тебя. Задний Двор есть сзади много чего, но про это знаем только мы с тобой. Это тайна, – Норд неожиданно улыбнулся и приложил к губам тонкий палец, как тётечка со знаменитого плаката. – Ты лучше всех меня понимаешь, Мария, вот поэтому я могу поговорить с тобой, а не приходить в виде sms. Ты меня видишь. Твоя память обо мне так сильна, что здесь, на Заднем Дворе, в этом странном межмирье, ты сумела вытащить меня, твоё воспоминание о Норде, из собственной души… Ты спрашивай. Ты ведь уже обладаешь всеми ответами, Мария, просто не знаешь, в каких шкафчиках и на каких полочках они лежат…
– Кто у нас будет? – выпалила я и густо покраснела.
– Никаких «нас» нет, Мария, – на бледное лицо Норда набежала тень, словно от закрывшего свет облака. Он зябко поёжился, кутая плечи в палантин, и покачал головой. – Есть вы четверо, и есть вырезанные из вашего прошлого кусочки. Если правильно сложить их вместе – получится портрет коменданта.
– Кто такой этот комендант, скажи? Норд, я правда совсем не догадываюсь! В кладовке моих домыслов такой бардак, словно там Баркли с похмелья остатки вчерашней выпивки искал… – я кокетливо поправила окончательно растрепавшийся пучок на макушке. – И вообще, меня всё время преследует устойчивое ощущение, что я совершенно незнакома с главным врагом нашей Антинельской четвёрки.
– Ты права, Мария. Комендант – та, в чьей ужасной смерти не виновен никто, кроме неё самой. Она желает утвердиться в своём праве на месть, но вы четверо – ты, Сильва, Поль и Седар – её краеугольные камни преткновения, и все по разным причинам. Тебе не нужно бояться, Мария, но нужно опасаться. А имя той, что желает тебе небытия – Элен Ливали.
– Ливали! – вырвалось у меня изумлённое восклицание. – Так это она глава Центра в посёлке Кирпичное и местный светлый ангел нах?!
Норд кивнул, с лёгкой брезгливостью покривив уголки губ:
– В чём-то мы похожи: крепостное право, построение вертикали абсолютной власти в тесном, замкнутом анклаве, нетрадиционный подход к устройству быта своих подчинённых… Потому и не ужились на одной шахматной доске в своё время. Чёрному королю не потребовалось даже вынимать меч из ножен – его верные ладьи и офицеры сами расправились с белой королевой, посягнувшей на кусочек власти…
– Надо перечитать новейшую историю Антинеля, – пошутила я.
– Лучше почитай книгу «Чёрный Муар». Заодно и про меня много чего интересного узнаешь, – пошутил Норд в ответ. Его тонкие брови забавно выгнулись, когда он с нарочито утомлённым вздохом прибавил, – как жаль, что в памяти антинельцев я навеки останусь персонажем этой культовой книги, а не тем, кем являлся на самом деле.
– А кем ты был? – тихо спросила я. – Скажи мне. Я хочу помнить настоящего Норда…
– Кем я был? Да много кем. Директором поневоле. Личным дневником для всех, кому не лень. Разбитым отражением в грязном стекле. Безмолвной тенью без тела, которое его отбрасывает. Нордом. Я могу прятать от людей их память – а переделать её, увы, не могу. Не в силах моих зарыть луговые колодцы города Номонхана, вы должны сделать это сами. Я запирал двери и прятал ключи, и был спасительной темнотой для чужих грехов. А сейчас и это не в силах моих.
Норд поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Пронзительный миг откровения, чуть отведённая в сторону тёмная вуаль вечной холодной отстранённости, проблеск живого чувства, как слабый свет далёкого, далёкого маяка… Я закусила губу, предчувствуя слова и боясь их услышать – Норд понял, оставил слова в золотых слитках. Лишь, подойдя совсем близко, чуть коснулся моей руки. На прощание…
Я не могла смотреть, как он уходит, слёзы застилали глаза. Я стояла и ревела, как школьница, вытирая щёки краем фаты и кляня себя саму за столь непростительную бесхребетность. Могла начаться атомная война, могла прийти эта комендантша Элен Ливали и изрешетить меня из пулемёта, мне было всё равно – я стояла и ревела. Я могла прекратить это лишь в одном случае: если бы Норд вернулся…
И он вернулся. Взял за руку, вздохнул тихонечко:
– Пойдём, что с тобой сделаешь, горе луковое… Пойдём.
– К… куда? – прозаикалась я счастливо, размазывая по лицу остатки слёз.
– На Кудыкину гору, – патетически изрёк Норд, недовольно фыркнул, подумал и прибавил,
– Воровать помидоры! Я попробую вывести тебя с Заднего Двора и усадить на поезд. Провожу тебя до Переезда, а дальше мне нельзя. Мне вообще нельзя, меня вообще нет… это всё делаешь ты и сила твоей любви, Мария… Пойдём. Не сморкайся в фату, может, пригодится ещё… мало ли.
====== 14. В дорогах ======
Кукушка в кукушке
Открой мне двери, моя сладостная свобода, и я уйду. Мелькну падающей звездой через темноту чужих душ, которые ничего не знают о дорогах меж мирами. Не знают о Городе, где живут солнечные зайчики, и о Городе, в котором всегда идёт дождь, и о Городе Семи Пятниц, у которого на каждый день недели своя карта местности… И конечно же, ничего не знают о маршрутках цвета новорожденных цыплят – маршрутках, снующих по пунктирным линиям безымянных от рождения улиц, открывающих перед нами с Камилло все миры…
– Все миры, – тихо сказал Рыжик, стоя на мраморных плитках променада и смахивая с плеч мелких стрекоз. – Все миры наши с тобой, Камилло. Куда ни падёт твой взгляд, куда ни позовут смутные желания – везде ждут зелёные семафоры, поднятые шлагбаумы и распахнутые двери…
Камилло подкинул на ладони медную монетку:
– Орёл или решка? На запад или на восток?
– Она зависнет в воздухе, – Рыжик засмеялся, откинув со лба длинную чёлку. Стрекозы плели вокруг него невидимую сеть из солнечных лучей и запахов кленовых листьев. Они осыпались на мостовые города сухим разноцветным дождём – хоть с зонтиком ходи.
– Тогда пошли вниз по Мисиписи, – ухмыльнулся в ответ Камилло и первым зашагал по выложенному мозаичным камнем променаду. Рыжик тенью скользил следом, опустив ресницы и вдыхая пряный, терпкий западный ветер.
Это был второй день их пути. Ещё вчера утром, запертые среди первых чисел марта, они безнадёжно глотали остывший чай и весну на Центральном вокзале Аннаполиса, где сходились и вновь разбегались железные кружева рельсов. Камилло нервничал и постоянно курил, и трогал в кармане плаща ключи от квартиры. У него ещё был шанс сбежать из этого лимба, чистилища, где ожидали неизведанного тысячи бездомных, неприкаянных душ. Камилло знал: решись он сейчас всё-таки поехать с Рыжиком, и ему уже никогда не вернуться, не остаться прежним Диксоном. Он слышал этот приговор в дробном перестуке поездов, в гомоне толпы, в скрипе колёс сумок и тележек по плиточному полу, в жестяном голосе диспетчера из динамиков – и в тихом дыхании Рыжика за своим левым плечом. Ему было тоскливо, и Диксон наполнял тёплым сигаретным дымом образовавшуюся внутри гулкую, едкую пустоту.