Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Почему колёса стучат о рельсы, если они круглые? – спросил Рыжик, пытаясь приободрить Диксона, и ловко вытянул сигарету из его пальцев. Затянулся сам – косая чёлка упала на глаза, на подбородке царапина, в чёрной манжете горит бликом прозрачная запонка. Но Диксон так грозно фыркнул в свой чай, расплескав его по столику, что Рыжик тихо охнул и поспешно затушил «Честерфилдину» в пепельнице. Камилло изобразил бровями «Вот то-то же!» и стряхнул с усов окончательно изгаженный Lipton – tea can do that (с).
– Дорога – это бесконечное странствие между чужими жизнями. Нити, не успев толком даже завязаться и пришить тебя в определённое место на ткани бытия, тут же рвутся. Потом ты к этому привыкнешь, Камилло, – чёрные глаза Рыжика чуть грустно усмехались. – Дорога – лучшее средство от скуки, поверь мне. Особенно когда странствуешь по мирам с кем-то вдвоём.
Диксон благодарно зажмурился, признавая правоту своего найдёныша.
Ещё один шаг назад и вглубь, в слои собственных воспоминаний –
(Рыжик называл это «функция кукушка в кукушке» или «принцип матрёшки nesting doll»)
– да, ещё один шаг вглубь и назад из дымной весенней реальности вокзала, и там…
– Я не могу допустить вашего дальнейшего общения с чело… с Камилло, – закусивший губу Дьен Садерьер нервно метался туда-сюда по лестничной площадке и задыхался, будто какой-то жестокий экспериментатор откачивал из подъезда воздух. – Вы же его погубите!
– Да, но это будет поистине прекрасная смерть, согласись, Дьен, – облокотившийся на перила Рыжик стряхнул пепел с сигареты и мечтательно посмотрел куда-то вдаль. В его широко открытых глазах плавали отражения горевшей на стене галогеновой лампы. – Неужели ты не возжелал бы себе подобной, командор войны?..
– Вы… – Дьен замер, глядя на Рыжика со смесью отвращения, восхищения и ужаса. Похоже, так похоже на взгляд Камилло чуть менее часа назад… Садерьер почувствовал, что сознательно хочет, чтобы тонкие пальцы Рыжика погрузились глубоко в его грудь и с блаженной нежностью сжали, останавливая, замораживая, усталое сердце командора войны. Чтобы последним, что Дьен увидит, было его отражение в чёрных глазах…
Садерьер схватился за горло – его едва не стошнило. Руки дрожали, не в силах ослабить узел стильного галстука, а от запаха сигарет и умирающих осенних цветов сильно кружилась голова.
– Вы ужасное создание, милорд… Я жалею, что не послушал тогда капо Салузара и вернул вас к жизни. Я нарушил закон трёх отрицаний, совершив то, о чём меня не просили, и расплачиваюсь теперь страхом за жизни всех, кому не посчастливилось очароваться вами, милорд…
Рыжик пожал одним плечом и покривил в улыбке тонкие губы:
– Дьен, не сгущай краски. Драматургия – это наше всё, а жизнь – это театр. Но вот конкретно тебя в этом театре почему-то тянет ставить исключительно какие-то сплошные трагедии. Дай мне хоть на время забыть обо всех привязанностях – в этом моё счастье. Ты же отлично знаешь, Дьен: рано или поздно я вернусь в Антинель. На небе и на земле время летит неодинаково… Не думаю, что по мне сильно соскучатся, пока я вышиваю свои непонятные маршруты на карте миров. Или ты не хочешь вкусить сладкого ядовитого яблочка власти директора Антинеля?..
– Предлагаете мне править от вашего имени? – поднял глаза Садерьер.
– Ты этого не хочешь? Что, боишься испачкать лапки в крови оправданных жертв? – цинично усмехнулся Рыжик, хотя его глаза смотрели всё так же холодно и бесстрастно. – Да ты не бойся, Дьен. Вернусь – сотру. И ты снова будешь один весь в белом за моим правым плечом стоять...
– А вы – не боитесь, что Камилло может слышать этот разговор?..
Тонкая рука Рыжика дёрнулась, рассыпав искры с сигареты, и Дьен понял, что попал в цель.
– Я бы, например, боялся... ведь Истина способна убивать. Вы сами это видели, милорд.
– Значит, мне придётся сделать это ещё раз, Дьен.
– Сделать что, милорд? – взлетели брови Садерьера.
– Умереть, – просто ответил Рыжик, щелчком ногтя выкинул окурок в пролёт и ушёл обратно к Камилло – кутаться в сумерки, пить кофе, прикусывая край чашки, и надеяться… Тщетно.
Камилло действительно слышал этот разговор, стоя в прихожей и затаив дыхание – разговор тёмный, полный скрытых смыслов и ядовитой откровенности. Слышал и помнил теперь – молча.
Осыпалась листва, утекал из-под ног мозаичный променад, манили свернуть и потеряться в своём волшебном лабиринте узкие улочки и переулки, где из открытых кофеен веяло ароматом сладкой жизни, где слышались мелодии старинных вальсов… Камилло и Рыжик шагали рядом – плечо в вязаном свитере с оленьчиками и плечо в чёрной шёлковой блузе.
Ну их, этих кукушек в кукушках... Они посмотрели друг на друга и одновременно хмыкнули.
Воины-освободители
– Брось монетку Освободителям, – Рыжик откинул голову, сидя на бортике фонтана, где среди брызг и радуг смотрели в вечность суровые каменные воины. Их лица с острыми скулами и длинные плащи с капюшонами вызывали у Камилло какие-то подневольные мысли об Ордене иезуитов.
На неровном дне фонтана, вытесанном из кофейно-коричневого дикого камня, тускло поблёскивали покрытые патиной серебро и золото, медь и никель тысячи миров. Диксон ловким жестом фокусника подкинул дайм и вновь поймал его в ладонь, обманывая ожидания суровых воинов-освободителей.
– Ты с ними так не шути, – строго сказал Рыжик, отрываясь от шоколадного пломбира, – они имеют неприятное свойство оживать, если городу грозит опасность. Учитывая подозрительные манёвры Ковыльских миротворческих войск вдоль границы и вчерашнюю стрельбу в соседних посёлках, у тебя есть реальный шанс схлопотать за жмотскую натуру уже на этой неделе.
– Ладно, ладно, – Диксон, изобразив испуг и благоговейный трепет, бросил монетку в фонтан. Но она, отрикошетив от торчащего камня, вылетела обратно и тюкнула Камилло в плечо.
– Я же говорил, – с абсолютно искренней убеждённостью откомментировал Рыжик, – поздняк метаться, воины – ребята серьёзные, с ними шутки плохи.
– Не хотят – как хотят, я навязываться не буду, – Камилло бережливо спрятал монетку.
– Сказал старый жид Диксон, – продолжил Рыжик сквозь пломбир.
– И заминировал сейф! – не остался в долгу Камилло, снимая шляпу и лениво ей обмахиваясь.