Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Слушай, у меня подружка работает комендантом в общаге, а студенты на лето разъехались, и она потихоньку комнатки-то сдаёт, дёшево, – тётечка решительно ухватила Рыжика за локоть и, словно мухоловка, ловко втащила под заколыхавшийся зонт. Рыжик испытал лёгкий приступ брезгливости, но, понимая, что ещё одну ночь без сна ему не вынести, выжал кривую улыбку, столь же жизнеспособную, сколь выкидыш на пятом месяце. Тётечке, впрочем, было всё равно: она была вся в своём самаритянстве.
– Пошли! – скомандовала она, и Рыжик побрёл под сенью мячиков и щенков, втайне надеясь, что они направляются в старинное здание. Увы, нет – две неприкаянные души молча канули в лабиринты ночных дворов по растрескавшемуся асфальту, чтобы через десять минут выплыть из ослепительной темноты к тусклому маяку подъезда. В холле общаги хамски пахло варёными сардельками; на стенах висели натюрморты с похожими на кабачки грушами и ни на что не похожими яблоками. Произошёл короткий и деловой процесс обмена наличных на ключи у заспанной комендантши, от которой так пахло табаком, что у Рыжика запершило в горле. Ничего не соображая, он поднялся на второй этаж, освещённый единственной флуоресцентной лампой, и по вспучившемуся от постоянной сырости линолеуму побрёл к последней в коридоре двери.
– Только у нас воды горячей нет! – несказанно напугав Рыжика, громко предупредила табачная королева – оказывается, она неслышно следовала за ним, чтобы новый жилец не заблудился.
– Её на летние профилактические работы отключили.
Рыжик, уже грезивший облаком горячего пара в душевой и блаженным теплом, от такой жизненной несправедливости тихонько застонал, прижав к мокрому лицу застывшие пальцы.
– Ну, чего ты, сирота, – неожиданно ласково спросила комендантша прокуренным басом,
– Замёрз, что ли? Что с тобой делать… Ладно, обожди тут в холле минуточку, ща чё-нибудь придумаем. Ой, горюшко…
Рыжик без сил опустился на стоявший в холле продавленный диван, вытянув ноги в мокрых до коленей джинсах и заляпанных грязью, истрепавшихся остроносых сапожках – эта обувь всё же не для длинных дорог и бездомных мальчишек. Он вздохнул и велел себе радоваться хотя бы тому, что не торчит сейчас под узким козырьком крыльца, коченея от холода – parvo mea contenta и всё такое в духе суровых латинских прагматизмов.
В пятне света неслышным ангелом дождя и пустоты возникла комендантша, которая несла перед собой слегка затасканный электрический чайник, как бы отстраняя, отделяя его от себя – дар чистого сердца. Рыжик смотрел на явление чайника с мыслью: «Вот идёт Мессия!» – и, вопреки надписи Vitek на боку, уже окрестил белое чудо Машиахом. Радуйтесь и пляшите, дети земли иудейской! Рыжик, скажи тёте коменданту «спасибо».
Ухмыльнувшись самыми уголками губ, Рыжик принял в объятия новоявленного Машиаха и изобразил хомсу: шаркнул ножкой и благодарно посмотрел из-под длинной мокрой чёлки.
– Живи, – непонятно чему вздохнула комендантша и ушла по коридору, студенисто колыхаясь и закуривая на ходу.
Рыжик хлопнул ей вслед глазами – ему всегда, всегда было любопытно, о чём они думают, эти люди, живущие параллельно и перпендикулярно к его дорогам. Потом пошёл заселяться в нумера. Через десять минут чайник, окутываясь клубами мокрого пара, как ракета перед запуском, сотрясал тумбочку. Рыжик с дрожью расстилал пахнущие крахмалом простыни, желая как можно быстрее отогреться, смыть с себя пыль трёх суток бездомности и рухнуть спать. Умывальня встретила розовато-бежевым кафелем, светильниками-ракушками и незанавешенным широким окном в чернильную, непроглядную ночь.
Рыжик умылся, зачёрпывая из взятого напрокат в закутке уборщицы ведра найденной на рукомойнике пластмассовой мыльницей. Дверь не запиралась, ну и фиг с ней, всё равно тут никого нет, общежитие пусто и покинуто, как старая раковина… Горячая, даже обжигающая вода топила лёд в крови, нежными прикосновениями наносила румянец на белую как фарфор кожу, возвращала из чёрного омута ночной неприкаянности. Как мало нужно, чтобы улыбнуться своему отражению в заплаканном стекле – всего двенадцать литров горячей воды и одна чашка чая.
Рыжик спал, спрятанный в сердцевину собственных иллюзий, пока ледяные дожди смывали упавшие звёзды, опавшие листья и припозднившихся прохожих с длинных и прямых проспектов Льчевска. А там, где дышал ржавью и оттаявшей землёй поздний, набухший влагой март – там зазвонил старый чёрный телефон с диском и дырочками для пальцев. И чья-то сильная рука уверенно сомкнулась на трубке – как когти ястреба, схватившего добычу. Бесполезно трепыхаться…
Плелась по углам паутина, шуршал телефонный эфир, а зажатый в руке золотой компас на тонкой цепочке настойчиво и справедливо указывал на Север. Три часа ночи. Дождь…
Девушка с пудреницей
Рыжик проснулся точно на бритвенно острой кромке серого рассвета: чужие голоса, сквозняк по волосам, едкий запах дешёвых сигарет.
– Департамент планирования и управления семейными отношениями Некоузского округа, – странно и абстрактно представился сухопарый мужчина, бесцеремонно куривший у двери. Второй сидел на единственном стуле у окна и рылся в папке с бумагами, демонстрируя полный пох на весь окружающий мир. Где-то в полутьме коридора неуверенной медузой колыхалась комендантша, уже готовая раскаяться в звонке «органам» на предмет сделать бедного сиротку счастливым в тесных объятиях государства.
– А почему в Льчевске? Он что, тайком от меня за три дня успел переехать в Некоузский округ? – Рыжик, быстро всё вычисливший про комендантшу по имени Павлик Морозов, задыхался от возмущения и страха, комкая в руках край одеяла. – Что вообще происходит?
Он не был удостоен ответа, и это само по себе было самым страшным ответом. Хрустнувшее стекло золотого компаса, побелевшие ногти, треск захлопнувшейся мышеловки, которая сломала два чёрных шёлковых крыла того, кто так хотел свободы…
– Спасибо за ночлег, мне пора идти, – в сторону коридора негромко сказал Рыжик, застёгивая сапожки – пальцы дрожали, замок заедало. Торопливо накинул подаренный китель, встал и обнаружил, что вместо двери в комнате теперь сухопарый инспектор. Подрабатывает, видимо, на совмещении. С почасовой оплатой. Ни грамма не веря, что сумеет выбраться из этой кирпичной клетки, Рыжик вежливо проговорил:
– Позвольте пройти, я тороплюсь, – и был пригвождён к месту одним лишь взглядом тусклых глаз неопределённого цвета. Что-то вроде несгораемого шкафа для документов, который полвека простоял в углу канцелярии, и был многажды перекрашен в самые унылые оттенки палитры.
«Исполнитель, – подумалось пригвождённому Рыжику сквозь влажную, облачную пелену обречённости. – Ему никакая иная должность в принципе и не подходит. Инструмент в руках системы. Вооружённый придаток административного делопроизводства, мать его так…».