Non Cursum Perficio
Шрифт:
Доре и Диас, что в переводе с сарларо означает Добрый и День, – так, и не иначе. Эти имена связали братьев покрепче уз сиамских близнецов – слили воедино две капельки чистопробной южной крови в краю полуденных трав, знойного марева и золотистых песков. Одно имя тянулось за другим, словно нитка за иголкой, а поодиночке получалась бессмыслица. Как ни странно, отец никогда не путал своих сыновей, единственное различие между которыми заключалось в двух минутах и сорока трёх секундах, на которые Доре был старше Диаса.
Когда вечерами Марио выкликивал заигравшихся где-то на улице мальчишек, звучало это так, будто он энергично и немного раздражённо здоровается с кем-то невидимым. Братья прибегали на зов – босые, загорелые, пахнущие солнцем и свободой, с сухими травинками в чёрных волосах, с белозубыми улыбками. Их похожесть не тяготила близняшек, как не тяготит она двух мотыльков: беззаботные, словно бабочки-подёнки, Доре и Диас жили минутой, находясь даже не над любыми запретами и ограничениями, а где-то вовне их.
И так до седьмого дня рождения, когда их солнечный мир неожиданно треснул и распался на куски. И оказалось, что он был всего лишь скорлупой, защитной оболочкой – а сейчас одуревшие от шока братья Садерьер, ещё вымазанные в именинном пироге, стояли перед отцом на заднем дворе поместья и судорожно глотали правду. Всю жестокую, горькую правду о Священной войне их народа, сакилчей, с теми, кто имеет наглость вмешиваться в движение, грубо коверкает естественный ход вещей в мирах…
– Представьте себе, – говорил командор Марио, ходя взад-вперёд вдоль увитой плющом изгороди (розы в их пуэбло не жаловали).
– Представьте себе корабельный секстан, или хронометр, или астролябию, или любой другой изысканный и сложный прибор, служащий людям. Это и есть суть течения, движения, суть Са – множество единовременно происходящих процессов, которые в ходе своём дают нам знание, энергию; приносят информацию. Сакилчи все – абсолютно все! – в той или иной мере наделены способностями настраивать течения так, чтобы получать эти знания и энергию. Но теперь представьте себе невежду с отвёрткой, который колупается в приборе, пытаясь его заставить делать то, для чего прибор, в общем-то, не предназначен. Запихивая клещи в механизм и вынимая шестерёнки, время вспять не повернёшь, – лишь искалечишь часы и лишишь других возможности узнавать, который час. Вот от таких личностей и обязаны сакилчи оберегать миры Розы Реальностей…
– А Доре вчера сломал будильник, – неизвестно зачем ляпнул Диас.
– Я не хотел ничего в нём перекручивать, – закричал Доре, оправдываясь. – Он просто тарахтит ужасно, прямо горох в жестяном ведре!
Оба смолкли под ледяным взглядом отца.
– Между сакилчами, какой крови они бы не были, – южной, северной или западной, – не может быть вражды. Ни грамма. Ни капли. А особенно – между сакилчами одной семьи.
– Пап, – храбрый Доре всё-таки осмелился встрять в лекцию, – ты забыл про восточные кланы сказать, и про Истинный Полдень.
– Я ничего никогда не забываю, Доре, – со зловеще-ласковой улыбкой отозвался Марио, щуря тёмно-вишнёвые глаза. – Восточные коска предали нашу кровь, связавшись с Янтарной Цитаделью, в которой так любят порядок, что готовы остановить часы, если те мешают им спать! – ещё один ледяной взгляд, на сей раз персонально Доре. Тот глубоко вздохнул и мысленно дал себе клятву сегодня же вынуть из помойки холерный будильник и починить его. Пока не поздно.
– А Истинный Полдень, увы, сам отказался от своих братьев, считая их нечистокровными и осуждая за межклановые браки. Жаль – они замечательные воины и провидцы… Их помощь в общем деле была бы неоценима, – Марио блеснул глазами.
– С этого дня, сыновья мои Доре и Диас, я буду обучать вас военному делу и искусству настраивать течения. С этого дня я желаю видеть перед собой мужчин, а не маменькиных сыночков! Детство кончилось, пора вам вступать во взрослую жизнь. Вам ясно?
Доре и Диас одновременно кивнули, Диас – чуть-чуть раньше брата…
…И через десять лет, сидя за праздничным столом в компании многочисленной родни, и чокаясь бокалами их любимого вишнёвого домашнего вина, братья Садерьер были до невозможности похожи. Оба отпустили тоненькие усики и одинаково пренебрегали ножницами – чёрные волосы забавно лохматились, падая на плечи. Но Диас чуял – всеми натянутыми жилами, всем телом – как Доре… отстаёт? Отделяется? Отдаляется? Так может чувствовать себя круглый камень, поверхность которого, ровно посередине, прочертила тонкая, тонюсенькая трещинка, или, может быть, даже намёк на трещинку. Так может чувствовать себя еле заметно расщеплённая на кончике ветка дерева, или отстающая от ткани подкладка, в которой вот-вот лопнет первая нить.
Марио всегда старательно отделял любые эмоциональные оценки от процесса обучения сыновей – война есть война, сантиментам на ней не место. А вот Доре не отделял. И зачастую по его смуглому лицу пробегала тень, когда их десятка, выехав на охоту, возвращалась с добычей. А задумавшись или разговаривая по телефону, брат выводил на подвернувшихся под руку листочках узоры из роз – символа Янтарной Цитадели.
А ещё Садерьеров теперь можно было всё-таки различать. Не по внешности – по машинам.
У Доре был кабриолет Renault цвета войлочной вишни, с белыми цветками на капоте и дверцах, а у Диаса – наглухо затонированный чёрный Mitsubishi Lancer. И это различие всех ужасно удивляло: предполагалось, что и внутри, в душе, братья будут так же похожи, как и снаружи. Увы…
Диас отвлёкся от своих размышлений, переключаясь на происходящее за именинным столом.
– Третий тост – за любовь! – крикнула хорошенькая Лаэтта Салавэ, дочь капо их десятки, и откинула за плечо гриву чёрных волос, полыхнувших на солнце вороненой сталью.
– Я хочу пожелать вам, мои дорогие Доре и Диас, найти каждому ту девушку, что улыбнётся вам и скажет: «Доре диас, Доре!» и «Доре диас, Диас!». Уф. Едва не запуталась. Ну что, prozit!
Вся компания бодро махнула ещё по бокалу наливочки. Успевший распробовать коллекцию домашних вин семьи Садерьер капо Оджи Салавэ, отец трёх дочерей, подмигнул именинникам с намёком:
– Ну-ка, уважаемые, сознавайтесь: есть уже такая девушка, а? Не стесняйтесь, карренес, здесь все свои, все одна семья, одна коска…