Non Cursum Perficio
Шрифт:
– А вы откуда знаете? Только сегодня новый купила, домой везу… – она махнула пакетом.
– Оттуда, – ни капли не удивившийся Рыжик махнул рукой куда-то на северо-запад, в сторону задумчиво шелестевшего мокрыми липами бульвара. – Где вы были с этими своими зонтиком и чайником год назад?.. Надпись в скобках: риторический вопрос. И ещё… так, люди, временно прекращаем рефлексировать и готовимся к битве за сидячие места: трамвай номер три пошёл обратно с круга конечной.
– Откуда ты знаешь? – хором спросили девушка и Камилло, каждый из-под своего зонта: словно разом прокуковали две кукушки.
– А вот, – Рыжик кивнул на заросли подорожника между шпал, откуда торопливо прыгали в сторону приостановочных луж новые полосатые жабки и лягушечки. – Никому не хочется повторить судьбу булгаковского Берлиоза, даже земноводным.
– А меня Аннушка зовут… – захихикала девушка.
– Подсолнечное масло при себе имеется? – деловито поинтересовался Рыжик.
– Не-а…
– Ну, тогда хоть чайник кому-нибудь под ноги кинь…
Все трое захохотали – с зонтов полетела водяная пыль.
Трамвай, задорно побрякивая и сияя огнями, подкатил к остановке и распахнул двери. Девушка Аннушка села напротив Рыжика и Камилло. Уставилась в заливаемое потоками дождя окно, чуть прикусив пухлую нижнюю губу и о чём-то сосредоточенно размышляя. Потом резко обернулась к безуспешно пытавшимся отжать одежду визави:
– Скажи, а номер трамвая ты тоже по лягушкам определял, да? На конечную несколько ушло, с разными номерами, не факт, что первой приехала бы тройка…
Рыжик неожиданно смутился – Камилло никогда ранее не видел у него такого выражения лица.
Нечто сродни взъерошившемуся, беспородному помоечному котёнку, у которого спросили, кто его родители.
– Нет, я просто знал, – ответил он пару дождливых минут спустя. Поймал взгляд светло-серых глаз и резко добавил, – зонтик свой забери… те.
Камилло покосился с укоризной, вздохнул, но промолчал.
– Оставьте себе, – Аннушка слабо улыбнулась. – В Дождьграде без зонтика, как в Юндланде без воды. И вообще, он же запасной…
Помолчали; дробно перестукивали колёса, дробился в дожде свет зажёгшихся на улице фонарей – тоже слегка зеленоватых.
– Нам на полную стоимость, до конечной, – Диксон пробил у кондуктора два билета по десять крон. Аннушка поступила так же и отчего-то залилась румянцем.
– Пейте кипячёную дождевую воду, – в пространство провозгласил Рыжик, вертя в тонких пальцах прокомпостированный билет. – Макайте туда пакетики чая и добавляйте сахар по вкусу. Может быть, вы всё-таки станете серебром, о золотые слитки Аннушкиных недосказанностей?..
Он из-под опущенных ресниц посмотрел на смутившуюся, алую как маков цвет девушку. И в этот момент в памяти Камилло утопленником всплыл тот подслушанный разговор на лестнице: «Я не могу допустить вашего дальнейшего общения с чело…». Диксон содрогнулся в ознобе, велел себе не психовать – и внезапно понял, что ужасно замёрз и хочет домой и горячего чая.
– К сожалению, – услышал он тихий голос Аннушки, – у меня нет запасного чайника, чтобы подарить его вам вместе с зонтиком. Но… я рядом с конечной живу, и… вы можете зайти ко мне выпить чаю.
– С подсолнечным маслицем, – чуть слышно фыркнул Рыжик и подмигнул улыбнувшейся Аннушке. – Спасибо за всё-таки прозвучавшее приглашение… мама, кстати, не будет против?
– Мама не будет. Я одна живу.
– Вот и славно. А чай у нас, если что, есть с собой. И даже сахар есть. Мокрый, но сладкий…
…С побелённого потолка, изрытого трещинами, как равнина – руслами рек, лилась в расставленные по всей квартире тазики дождевая вода. Аннушка скользила между занавесями из капель с застенчивой грацией серой цапли. Камилло втихомолку ужасался изумрудному мху на подоконниках и крику чаек с потолочных балок. Рыжик блаженствовал, раз за разом, словно сосуд клепсидры, вбирая в себя влажные плеск, шорох, шелест, стук дождя. На столике курились паром с запахом болотных трав три чашки зелёного чая, в котором плавали мята, душица, чабрец и дивные цветы без названия, что распускаются на серых шиферных крышах Дождьграда каждое полнолуние.
– Принцесса болот, – Рыжик бестрепетно утопил Аннушку в ночных водах своих глаз,
– Садись с нами, послушай мои истории…
– У меня всего одна табуретка, – Аннушка чуть подумала и села прямо на выкрашенный зелёной краской дощатый пол, привалившись спиной к тёплому боку голландки.
За окном, в крытом дворике, качался на ветру старинный корабельный фонарь, и казалось, что стены старого двухквартирного домика тоже качаются – крутые борта баркентины, бороздящей море дождя. Тикали ходики, в которых вместо кукушки была, конечно же, лягушка. По потолку летали тени и текла вода.
– Как невыносимо мне сейчас осознавать, что tempus fugit и что всё бренно… – Рыжик с невесомым вздохом опустился на пол напротив Аннушки, сев на круглый вязаный коврик и предоставив Камилло радость общения с четвероногим другом. Взял свою чашку.
– Год назад ветры перемен принесли меня в суровую северную столицу Полуострова, на длинные каменные набережные и разводные мосты Льчевска, – произнёс он задумчиво. Кричали чайки, тонко пел в воздуховодах тёплый ветер. Рыжик бережно, не отводя взгляда, тащил из своей души глубоко засевший шип того июньского вечера. Не столько для замерших Камилло и Аннушки, столько для себя – он не мог, не мог носить в себе яд и железо в этом городе дождей…
Переулок Каховского
Год назад точно так же лил дождь, расходясь кругами на воде, размывая краски лиц и домов холодной северной столицы. Озябший и глубоко несчастный Рыжик брёл по заросшей старыми липами улице, безуспешно кутаясь в мокрый до нитки форменный китель – подарок офицера, с которым он ехал в одном купе. У Рыжика было немного денег, но столь отчаянно вожделеемые им зонтик и горячий чай – где их взять в чужом незнакомом городе, полвторого ночи?..
Смахнув текущие по щекам капли сердитым жестом, Рыжик прикусил губу и спрятался от припустившего ещё сильнее дождя под узким козырьком крыльца. Напротив, спрятанное в густых кронах лип, уходило в сумеречное небо старинное здание – то ли библиотека, то ли архив, то ли жилой дом. Высокие окна в частых переплётах, арки, кариатиды, освещённый пролёт парадной лестницы с бронзовыми перилами и мозаичным полом… Кое-где скользят за шторами безмолвные тени, а кое-где выбитые стёкла впускают в дом холодную мокрую темень. Рыжика заворожило это странное сочетание домашнего уюта и заброшенности, пустоты. Дрожа, обхватив себя за плечи, в полуобмороке, он стоял на грязном крыльце перед стеной ливня и всё смотрел на здание за кронами лип. Какие-то стёртые, смутные образы, невнятные и печальные, как песня со сжатыми губами, кавалькады воспоминаний… Рыжик стоял в них, как в густом сигаретном дыму, и тихо сходил с ума – столь сладостно, что по щекам по-прежнему катились и падали на чёрный шёлк капли…
Капли ночного дождя.
Потом началось. То старинное здание оказалось последним рубежом пред территорией высокого напряжения. Внешне же всё выглядело буднично до того, что скулы сводило:
– Ты что, из дома сбежал? – тётечка, втиснутая в джинсы с заниженной талией и блестючую кофту, стояла у крыльца и таращилась на Рыжика из-под зонта с весело играющими в мячики щенками. Неопределённый жест плечом: в зависимости от желания, его можно трактовать как «да», «нет» и «не лезьте не в своё дело». Тётечка выбрала вариант номер один. Ей самой так хотелось. Это совершенно точно была тётечка, а не женщина – сумма самых разнообразных слагаемых, от чёрных шлёпок при белой сумке до визгливо-игривых ноток в голосе. Это почему-то напомнило Рыжику попытки отрубленных поросячьих голов радостно улыбаться покупателям на рынке.