Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Сао, всё в порядке? Ты какой-то бледный, хоть и смуглый, – изрядно меня выпугав, сзади тихо подошла Ирина и доверчиво уткнулась подбородком мне в плечо. Я обнаружил, что стою и уже с пять минут втыкаю на энергично кипящий чайник, держа в вытянутой руке пакетик с чаем. Нет, я не сплю, я просто медленно моргаю… Мда.
– Да, всё нормально, я просто задумался, как мне со всем этим жить дальше.
Ирина тихо хихикнула о чём-то, потом резко посерьёзнела:
– Ты прав, надо думать, надо бороться. Я ведь была уверена, что она мертва, я сама лично убила Элен Ливали, и это была поистине ужасная смерть… – она машинально сглотнула, потерев горло ладошкой, и продолжила, – почти такая же, как и моя. Видишь ли, чем сильнее у человека узы, тем хуже ему от тяжёлого электричества. У него начинаются приступы удушья, головокружение, даже может наступить смерть от нехватки озона. И поэтому, когда Элен зашла в подъезд, мы с Марией, не дав ей опомниться, схватили эту белобрысую гадину под руки и затащили в сушилку, ну, где вещи сохнут. Она рядом с душевой в холле между корпусами расположена, может, ты там был, помнишь… А у нас в той комнатке лампочка мощная висела, с рефлектором, мы с девчонками под ней бельё сушили по ускоренной методике. Ну, убрали быстренько всё, чем можно было лампу разбить, бросили в сушилку Элен и включили свет. Она так жутко кричала, колотилась в дверь, умоляла выпустить, потом, видимо, задохнулась и замолчала,… мы её там часа два держали.
Пока Ирина рассказывала, я заварил чая, и девушка, нервно облизнув губы, опять в один глоток осушила чашку каркадэ. На её щеках выступили пятна лихорадочного румянца, когда она вновь заговорила:
– Мы открыли дверь, Элен лежит на плиточном полу – губы как будто в помаде, а на самом деле кровь, и на ногтях, и на платье, и на волосах, и непонятно – вроде бы сверху капает. Поднимаем глаза и видим: наша лампочка еле светит, потому что колба у неё наполнена кровью… кровью Ливали. Я это всегда помнить буду. Тусклая красная лампочка, капли крови, срывающиеся со стеклянной колбы, падающие на лицо и белое платье. Мы с Марией хотели Элен на всякий случай потрогать, мало ли что, вдруг она ещё живая. Но тут шаги на лестнице – это старшая дочь Марии устала там у подъезда ждать, и пошла искать Элен. Она поднялась в холл, увидела нас над телом Ливали, и без предупреждения, молча, всей своей мощью ударила по нам обеим. Марию сразу насмерть, а меня к стене отбросило, вообще ничего не помню, кто меня оттуда вывел или что произошло… Я уже потом, по здравому размышлению, поняла: эта дочь Марии, её Алия звали, очень сильной принципалкой была. И когда она по нам со злости шарахнула, то смогла пробить дверь между гранями. Не знаю, как вы это у себя в отделе нулевой физики называете. В общем, я уже не в нашем Некоузе очнулась, а где-то в районе Зарницы, тут недалеко. Меня какая-то добрая старушка подобрала,… я толком не помню её, была как в тумане. Потом, когда через пару недель начала соображать немного, стала искать работу, чтобы не очень сложно, и чтоб без специального образования взяли – какое там у меня образование, год в психушке, два в войнушке…
Ирина опять нервно хихикнула и дёрнула себя за косу. Она стояла у стола, прислонившись к нему бедром, и терзала свои длинные волосы, как будто хотела их оторвать. Особенно сильно досталось голубому атласному банту, истрёпанному едва ли не в лохмотья.
– Послушай, Сильва,… то есть Ирина, – обратился я к ней, за локоть отрывая от стола и уводя обратно на диван: вид у девушки был такой, словно Ирина вот-вот без чувств рухнет на пол в глубоком обмороке. Ещё бы, так душу наизнанку вывернуть,… как я её сейчас понимаю.
– Послушай, а ты Норду обо всём этом рассказывала?
– Нет, ты что, – Ирина зябко поёжилась, потом вздохнула и с каким-то отчаянием прижалась ко мне боком, держа за руку. – Он же… брр! Даже не знаю, как Марио с ним это… это, в постели… я бы с ума от страха сошла. Все знают, у него сердца нет. Иначе почему бы его звали Норд? Да, он конечно похож на меня, потому что у него раньше тоже было какое-то другое имя и нормальная жизнь, но откровенничать с Нордом? Не-ет… Ты первый, кому я всё рассказала, Сао Седар. И ты знаешь что? Мне сейчас почему-то легче. Такая пустота внутри, и больше не болит.
– Теперь никогда не будет, Ирина. Всё плохое осталось позади. Я тебя никому не дам в обиду, – пообещал я искренне, и бережно поцеловал девушку в бледный лоб. – Веришь мне?
– Верю, Сао, – серьёзно кивнула Ирина и закрыла глаза.
Какое-то время мы сидели молча, потом я хотел было деликатно повыспрашивать про Оркилью на Заднем Дворе и про нефтяных коров, но обнаружил, что Ирина крепко спит на моём плече, доверчиво ко мне прижавшись. Ну, что ты тут поделаешь… Осторожненько, боясь потревожить, я переложил напереживавшуюся девушку на расшитые всё теми же лебедями подушечки, и накрыл найденным в шкафу одеялом. Угадайте, кто на нём был вышит. Посидел немного, глядя, как Ирина спит.
…Вот ты и стал настоящим директором Антинеля, Сао Седар. Услышал исповедь, которую не доверили самому Норду, и зарыл первый из луговых колодцев. Словно в ответ на эту мысль, еле слышно вякнула в кармане моя верная Nokia. Прикусив от нетерпения кончик языка, я защёлкал кнопками с проворством перебирающего лапками хомячка, и – вот оно! Sms от Норда!
«Буквы и знаки, – сообщал мне ныне отсутствующий директор-потеряшка, – отзвук пустоты, которой больше нет. Одна из них мертва. Не верь блондинке! Жду чатни. Сыр протух. Привет от кучерявого. Мы в тебя верим». Подписи не было.
– Однако! – вслух откомментировал я это послание от запорожских казаков турецкому султану, поправил на Ирине плед и устроился на диване поудобнее, совершенно не в силах бросить горе-комендантшу одну в оккупированном чернявками корпусе. И кстати! Не Агата ли дель Фрио, с которой эти самые чернявки чуть ли не снежинки сдувают, и есть та самая блондинка, которой нельзя верить? Ландышами воняет – раз, с чернявками воркует и носом трётся – два, дёргается электричеством – три… Может, она и есть вообще эта самая Ливали? Настоящую Агату убила и припрятала, а сама под неё неумело косит… Надо бы с кем-то поговорить, кто её близко знает, но с кем? А-а, точно: это хирург Баркли, они вместе работают часто! Спрошу-ка совета у него…
– Ирина, – окликнул я девушку, наклоняясь над ней, – эй, Ирина…
И тут она, не открывая глаз, подняла руки, нежно обвила ими меня за шею и притянула к себе с неожиданной для хрупкого полусонного существа силой. Я нелепо упал на комендантшу, даже не успев ухватиться за диван, и тогда Ирина, всё так же не размыкая ресниц, поцеловала меня в губы, оставив на них вкус барбарисок.
– Сильва! Ирина! – едва вырвавшись из тонких девичьих пальцев, я отпрыгнул от дивана чуть ли не на метр, задыхаясь от возмущения и судорожно одёргивая задравшийся пиджак.
– Вы что, с ума сошли, простите?! Это как понимать?
– Я тебя люблю, Сао Седар, а дальше понимай, как хочешь, – Ирина всё так же лежала на спине с закрытыми глазами. Её спокойное бледное лицо как будто светилось изнутри, тонкие руки были сложены на груди, как у святых на иконе. – Я тебя полюбила, Сао Седар, и это произошло в те два часа, что мы провели вдвоём, вытаскивая осколки и занозы из моей бедной израненной души. Я тебя полюбила, и… вряд ли смогу теперь пройти обратный путь, потому что ты теперь мой ангел-хранитель. Я сказала, ты услышал.
– Но у тебя там это, вроде, с Бастардом какие-то личные отношения завязывались, – попытался я остановить Ирину, пока она тут не наговорила ещё каких-нибудь страшных вещей типа «Седар, будьте моим мужем!». Голубоглазая девушка из Никеля была, безусловно, весьма хорошенькой, и я искренне ей сопереживал, но в качестве спутницы жизни она мне нужна, как Шарлю Моллару – обнуление банковских счетов. И вообще, у меня уже Ксандья есть!
Этот веский довод я и высказал нашей романтичной, предусмотрительно не приближаясь к дивану менее чем на два метра. Ирина всё-таки села, открыв ясные, голубые ангельские глазищи, застенчиво мне улыбнулась и заявила: