Нора Робертс. "Рожденная в грехе"

Робертс Нора

Мерфи покачал головой и взял чашку с чаем.
– Теперь я с ужасом стал думать о том, что мне, возможно, придется жениться на ней, а мне едва исполнилось семнадцать, и я влюблен в нее не больше, чем она в меня. Так ему и говорю. Он кивает, без назидания и укоризны. Говорит, что, если бог и судьба будут милостивы, он уверен, что я сделаю выводы и впредь буду осторожнее. Впредь еще будет все, потому что мужчина не сходит с такой чудесной тропы, однажды ступив на нее. А женщина - изумительное создание, которым стоит обладать и держать подле. Твоя женщина, когда найдешь ее, станет для тебя большим, чем солнечный свет. Ищи ее, Мерфи,

сказал он, а пока принюхиваешься к миленьким цветочкам на своем пути, обходись с ними заботливо и нежно, не помни им лепестки. Если твоя любовь сочетается с добротой, даже когда не можешь любить долго, ты будешь достоин той, что ожидает тебя на этой тропе.

Шаннон с трудом заговорила.
– Все говорят, он хотел быть поэтом, но не умел подобрать слова, - она поджала губы.
– Теперь это звучит для меня ровно наоборот.

– Умел, когда слова имели значение, - спокойно ответил Мерфи.
– Чаще у него не было слов для себя. Глаза его были полны грусти, которая проявлялась особенно, когда он не знал, что на него смотрят.

Шаннон взглянула на свои руки. Руки, как у матери - тонкие, с длинными пальцами. Глаза от Тома Конкэннона. Что же еще, подумала она, даровали они ей?

– Ты можешь кое-что для меня сделать, Мерфи?

– Все, что угодно.

Это ей было известно, но сейчас она не могла позволить себе думать об этом.
– Свози меня на Луп Хэд?

Он поднялся с места, убрал со стола тарелки.
– Возьми жакет, дорогая. Там холодный ветер.

Как часто, подумала она, приезжал сюда Том Конкэннон, вдоль узких, петляющих дорог, прорезающих бескрайние поля? Маленькие сараюшки без крыш мелькали по пути, козы на привязи щипали свежую траву. На белой стене какого-то здания намалевана краской надпись о последней возможности выпить здесь пива, коей не будет у вас более, вплоть до самого Нью-Йорка. Она слабо улыбнулась.

Когда Мерфи припарковал грузовик, с облегчением отметила, что этим утром никто, кроме них не возжелал любоваться морем и скалами. Они были одни, лишь завывающий ветер, скалистые утесы и грохот прибрежных волн. И шепот призраков.

Они спустились вниз по узкой и вязкой тропе, что шныряла в высокой траве, и вышли к одной из оконечностей Ирландии.

Ветер набросился на нее своею мощью, пролетая над темными водами и вздымая волны. В грохоте их было свое очарование. К северу пролегали утесы Мохер и покрытые туманом Аранские острова.

– Они повстречались здесь, - пальцы их переплелись, когда Мерфи взял ее руку.
– Мать рассказывала мне, в тот день, когда следом впала в кому, рассказала, как они встретились. Был дождь и холод, и он был один. Здесь она влюбилась в него. Знала, что женат, что у него есть дети. Знала, что поступает неправильно. Это было неправильно, Мерфи. Не могу отделаться от этого чувства.

– Разве они не поплатились за это?

– Да, думаю, что поплатились. Вполне. Но это не...
– она приумолкла, выровняла голос.
– Мне было легче до того, как я убедилась, что он искренне любил ее. Не зная этого, я не думала о нем, как о порядочном мужчине и отце, что мог бы любить меня, сложись все по-другому. У меня был отец, который любил меня, - жестко сказала она.
– И этого я никогда не забуду.

– Не нужно умалять любовь к одному человеку, чтобы чуть приоткрыть сердце для другого.

– Тогда я чувствую себя предательски, - она упредила его слова, мотнув головой.
–

Не важно, есть в этом логика, или нет. Все равно. Мне не нужны глаза Тома Конкэннона, не нужна его кровь, мне не нужно...
– она прижала руку к губам и вызволила слезы.
– Я чего-то лишилась, Мерфи, в тот день, когда она все мне рассказала. Лишилась того образа, иллюзии, того гладкого, спокойного зеркала, в котором отражалась моя семья. Оно разбилось вдребезги, и теперь, когда склеивается вновь, в нем сплошные трещины, расслойки, края внахлест.

– Как ты теперь видишь в нем себя?

– Разными частицами, разбросанными по всему, и связями, от которых не могу увернуться. И боюсь, что никогда не верну того, что у меня было, - с печальным взором, она повернулась к нему.
– Из-за меня она лишилась семьи, познала стыд и страх одиночества. Из-за меня вышла замуж за человека, которого не любила, - Шаннон смахнула слезы тыльной стороной ладони.
– Знаю, со временем она полюбила его. Ребенок всегда знает о чувствах родителей, они витают в воздухе, равно как и догадывается о причинах, которые взрослые предпочли бы утаить. Но она всегда помнила Тома Конкэннона, всегда хранила в сердце его и свои чувства, когда пришла к этим скалам и увидела его под дождем.

– А тебе хотелось бы, чтобы она забыла.

– Да. И я ненавижу себя за это. Потому что, желая этого, понимаю, что думаю не о ней, не об отце, а лишь о себе.

– Ты слишком сурова к себе, Шаннон. Мне больно это видеть.

– Нет, не сурова. Ты не представляешь, насколько беззаботной, почти идеальной, была моя жизнь, - она снова посмотрела в открытое море, ветер откинул ее волосы назад.
– Родители почти во всем потакали мне. Доверяли мне, уважали меня так же сильно, как и любили. Хотели, чтобы у меня было все самое лучшее и видели, что я получала это. Хорошие дома в хороших районах, хорошие школы. Я никогда ни в чем не нуждалась, материально и эмоционально. Они заложили во мне прочный фундамент и дали право выбора, как им распорядиться. Теперь я злюсь, потому что под этим фундаментом лежит вина. И злость эта заставляет отринуть все, что они для меня сделали.

– Все это вздор, и тебе пора это прекратить, - он крепко взял ее за плечи.
– Разве злость заставила тебя приехать сюда, где все началось, зная, чего будет стоить столкнуться с этим? Ты знала, что он умер, и все равно приехала, не так ли?

– Да. Это больно.

– Понимаю, милая, - он теснее прижал ее к себе.
– Знаю, что больно. Сердце должно немного поболеть, чтобы в нем освободилось место.

– Я хочу понять, - она приклонила голову ему на плечо, ища успокоения. Слезы перестали жечь, и боль в сердце притупилась.
– Было бы легче все это принять, если я пойму, почему все они сделали тот выбор, который сделали.

– Думаю, ты понимаешь больше, чем тебе кажется, - он развернулся так, что они снова лицезрели море, нескончаемую бушующую симфонию волн, бьющихся о скалы.
– Как красиво. Здесь, на краю земли, - он коснулся поцелуем ее волос.
– Однажды ты возьмешь краски и нарисуешь все, что здесь видишь, что чувствуешь.

– Не знаю, смогу ли. Слишком много призраков.

– Ты же рисовала камни. Там их предостаточно, и они так же близко, как и здесь.

Если сегодня день мужества, то она устоит, расспросив его. Шаннон отступила назад.
– Мужчина и белый конь, женщина в поле. Ты видишь их.