Шрифт:
Сила искусства
В этом году Егору исполнилось тридцать восемь, и как многие представители своего поколения он уже успел пережить ранний кризис среднего возраста: развелся, завел любовницу, бросил ее и вновь озадачился вопросом жизненного предназначения. Целый год одевался по молодежной моде и вот уже месяц как понял, насколько жалко это выглядело на фоне его мятого лица и ранней седины. Знакомый врач Егора как-то сказал, что подобное поведение в целом нормально, но проявляется с разной степенью остроты в зависимости от типа личности. Иначе говоря, у интроверта показатели кризиса могут и не проявиться внешне, а в случае с экстравертными социальными установками Егора: узкие джинсы, бейсболка и яркая толстовка с принтом, изображающим, допустим, голову Бэтмена – дело нормальное. Сам Егор, конечно, подозревал, что эти стремления не особенно органичны для его лет, имея в виду и кризис среднего возраста, пускай даже и ранний, и набор экзистенциальных вопросов, с которыми, казалось, уже разобрался в молодости, и даже такую формулировку его знакомого врача, как «возвращение юношеского стремления», но… При том что он не страдал слабой сообразительностью, ничего из этого
Не без труда он отказался от тесных рваных джинсов в пользу однотонных брюк классического кроя, сменил широкую куртку-парку на черное полупальто, стер десяток приложений из памяти телефона и удалил аккаунты в некоторых социальных сетях, неожиданно распознанных им как площадки для подростков. (Строго говоря, в своем распоряжении он оставил только «Фейсбук»). Возможно Егор действовал слишком быстро, и ему даже казалось, будто этот неожиданный поворот сознания в сторону условной взрослости – продолжение того же самого кризиса, точнее его новая фаза. Но здесь уже нельзя было ничего поделать, и любая попытка посмотреть на это отстраненно отзывалась попаданием мышления в некое слепое пятно сознания, и, сунувшись в него (для верности дважды), он больше не старался оценивать свое положение со стороны, предпочитая просто внимательно рассматривать каждый текущий момент.
Сознательный шаг в антураж взрослой жизни неожиданно отозвался отрезвляющим эффектом, и это Егору совсем не понравилось. Он вдруг осознал, что остаться подростком, просто напустив маску взрослого, уже не получается, будто теперь что-то внутри бесстрастно закрепляло сделанный им выбор и распространяло его на все пространство личности. Словно раньше он мог обмануть и себя и других, а теперь потерял эту способность.
Некоторое время спустя началось что-то совсем чудное. Вкусы Егора очень быстро претерпели – ни дать ни взять трансформацию, причем по большинству направлений: от еды до искусства. Допустим, совсем недавно он не мог смотреть на овсяную кашу, а теперь ничего другого на завтрак не хотел, словно ел ее всегда. Так же неожиданно Егор вдруг прекратил слушать молодежную музыку, вместо этого взявшись за аудиокниги, к тому же выбирал таких авторов, от которых прежде держался подальше: Достоевского, Л. Толстого и практически всю остальную когорту классиков. Кстати только теперь Егор начал понимать, каким образом оценивается ловкость того или иного писателя, и почему Пушкин в этом смысле еще какой «…ай да, сукин сын!».
Возрастная деформация продолжала гнуть Егора в дугу, и следующим этапом стало его увлечение кинематографом. Нет, не то, как это было раньше – включить какую-нибудь популярную дрянь в обеденное время или перед сном – теперь просмотр фильмов приобрел иной вдумчивый образ, а их выбор стал отличаться качественно. Сначала он взахлеб пересмотрел все самые популярные советские фильмы совершенно другим, до сих пор не доступным ему взором. И если такие картины как «Они сражались за родину!» и «12 стульев» незамедлительно были признаны Егором как классика на все времена, а после просмотра фильма «Москва слезам не верит» он не выдержал и произнес: «Правильно Меньшову Оскара дали!», то после фильма «Белый Бим, черное ухо», в Егоре что-то надломилось окончательно, и он уверовал в классику кино как в непогрешимый эталон. Под эту дудку ему захотелось придать анафеме всю современную кинопродукцию, особенно отечественную, и применить к ее производителям ту же меру, которую прилагают к пойманным ворам на арабских рынках. Но так же неожиданно Егор переключился на классику французского кино, и Годар с Кокто отвлекли его от желания расправы над отечественными киноделами (хотя, скорее всего, временно).
Общая перемена беспощадно вклинилась и в сферу тех привычек, которые Егор считал наиболее стойкими к борьбе с ними, и вдруг такое целеполагающее, если не сказать ритуальное дело, как пятничная вечерняя пьянка, перестало его увлекать. Это было нечто совсем новое и ни на что не похожее, Егор не понимал, как можно собственным разумением взять и приговорить себя к сидению дома в пятницу вечером. И ничего, если бы он так наказал себя за что-то, но нет – это был естественный поступок без назидательных причин и, что еще хуже, последующих сожалений. В редкие минуты старых настроений Егор, бывало, вскакивал и думал: «Вот черт – причудится же такое!», но искра решимости пуститься во все тяжкие скоро угасала, Егор успокаивался и к двенадцати часам ночи уже засыпал. Что касается женщин, то огонь желания горел уже не так яростно, как раньше – над регулировкой его горения неплохо потрудилась бывшая супруга, хотя нужно было отдать ей должное – она начисто лишила Егора его влюбчивости и иллюзорного романтизма, проще говоря, одарила трезвым взглядом при оценке женщин. Она же объяснила, что именно такая оценка и есть самая главная защита от женской манипуляции.
Может быть, огонь горел не особенно ярко, но все ж таки не погас совсем, и время от времени этот вопрос давал о себе знать. Лишив себя такого удовольствия как алкоголь, он с недоумением заметил, что и секс вдруг куда-то подевался. Обыкновенно, когда было одно, о другом он не задумывался, получая это автоматически – во хмелю всегда находились женщины, свободные от нравственных предрассудков, а теперь ему оставалось только пожимать плечами, будто он стал участником некоего недоразумения.
Если вопрос удовлетворения естественных желаний требовал всего лишь нового подхода, то вопрос общения с друзьями постепенно себя исчерпывал. Егорова трезвость не играла в плюс его приятельствам и выдержала лишь несколько общих посиделок с друзьями, которые и не думали бросать пить. Быть трезвым в компании невменяемо пьяных людей оказалось полнейшим идиотизмом. Наверное, так должен себя чувствовать психически здоровый человек, запертый в комнате с агрессивными шизофрениками, дружно исповедующими одну и ту же идею, но слишком абстрактную для ее внятного выражения – в общем, в Егоре проснулся сноб, несогласный делить пространство с теми, чьи действия нельзя предсказать. Кроме того, и друзья после тех же посиделок слегка разочаровались в некогда лихом собутыльнике и, после нескольких звонков вежливости с приглашением поехать на природу или пойти по барам, прекратили попытки вовлечь Егора в очередную вакханалию. Егор немного потосковал и даже придумал сравнение себя самого с одинокой банкой безалкогольного пива, давным-давно наблюдающей, как в холодильнике по соседству меняется ассортимент, а на нее смотрят только затем, чтобы разочарованно отвести взгляд и взять что-нибудь другое. «Безалкогольный изгой» – в конце концов назвал себя Егор, немного жалея о невозможности объяснить друзьям, что его «непитие» им самим уже не контролируется, и это даже не его решение, а скорее побочный эффект некоего большого процесса.
Хотя сейчас Егору было не до философии, ведь без женщин, друзей и спиртного он начал психовать и срываться на окружающих. Таковыми в основном оказались его подчиненные, к их несчастью, Егор занимал должность руководителя отдела продаж и теперь «песочил» всякого попавшего под руку по любому мало-мальски приличному поводу. На первых порах коллеги смеялись между собой над тем, как их прежде невзрачный начальник вдруг превратился в авторитарного и требовательного руководителя с лицом как с советского плаката. Но вскоре им стало не до смеха, когда Егор (теперь превратившийся в Егора Дмитриевича), лишил двоих менеджеров некогда обещанной премии. Тут уж все всполошились, и обсуждение поведения шефа приобрело более агрессивный характер, если не сказать злобный. Как бы то ни было и сколько бы версий такой перемены поведения начальника ни выдвигалось, все дружно пришли к одному и тому же выводу: причина – недавний развод Егора с женой. Назвали ее, но подумали, конечно, куда точнее: допустим, два менеджера, лишенные премий, одновременно прикидывали, что готовы даже купить Егору проститутку, лишь бы вернуть прежнее состояние шефа, и так же синхронно отказались от этой идеи, не сумев сообразить каким образом ее преподнести. Одна из сотрудниц отдела Алевтина тоже фантазировала на эту тему, но эта испытывала теоретическую готовность удовлетворить Егора Дмитриевича самостоятельно, и не только ради всеобщего спокойствия, – она тоже была одинока. В числе остальных в порождении химер участвовала и Аня, самая молодая сотрудница отдела, и, хотя непосредственно ее все это не касалось, кроме общего нервного напряжения, девушка активно включилась в фантазирование на тему успокоения Егора. В ее версии мнимых событий она выходила за Егора замуж, быстро рожала ему детей, от этого он расслаблялся, утопая в бесконечном счастье семейной жизни, – в общем, Аня, как и полагается нормальной молодой девушке, не особенно умела увязывать мечту с практической реальностью и отличать выдуманный порядок событий от наиболее возможного.
Сам Егор тоже фантазировал, но как только сообразил, что подавляющая часть его грез так или иначе имеет эротический контекст (в том числе с элементами специфических наказаний сотрудниц вверенного ему отдела), встряхнулся и всерьез задумался о необходимости знакомства с новой девушкой. Несмотря на нестабильное эмоциональное состояние, Егор изначально искал серьезных отношений. Он уже не желал притворять в жизнь любвеобильность Казановы (хотя конечно и раньше не особенно притворял, но всегда хотел). С одной стороны, потерянная в браке квалификация общения с женщинами не позволяла развернуть масштабную развратную компанию, а с другой – наваливалась какая-то лень и плохая переносимость физических нагрузок, о которой он узнал буквально недавно, – все это безвыходно склоняло его в сторону моногамии. Проще говоря, изношенный организм Егора, ведомый чувством самосохранения, сделал выбор в пользу одной женщины, хотя его ум неуверенно, но все же сопротивлялся и просил разнообразия.
Первые же потуги Егора выйти из состояния одиночества, в тот же час указали на его растерянность в смысле коммуникации. Первое, что он сделал, – это зарегистрировался на нескольких сайтах знакомств. Изнурительный просмотр многочисленных анкет закончился выстраданным решительным рывком – наконец, Егор выбрал, кому написать, и написал: «Привет! Давай знакомиться?!»,
«Привет! Давай! 2000 час, могу после шести», – ответила Снежана, поразив Егора в самое больное место. Внутри Егорова сознания одновременно столкнулись два быка, два барана и даже два рыцаря с копьями наперевес, одинаково ярко символизируя разумное нежелание связываться с проституткой и равную по силе охоту связаться с ней немедленно.
На этот раз от «грехопадения» Егора удержали его лень и нерешительность, и после этого случая он убедился в ненадежности такого способа общения, как сайты знакомств и, хотя, скорее всего, подавляющее большинство представленных анкет действительно принадлежали одиноким девушкам, ищущим долгосрочных отношений, для Егора этот метод поиска спутницы жизни себя исчерпал. Для чистоты эксперимента он несколько дней переписывался с тремя девушками, но с каждым полученным сообщением уверенность в честности преследуемых ими целей таяла. Особенно отпугивали обтекаемые формулировки ответов и игнорирование его предложений встретиться. В конце концов Егор посчитал, будто им как раз не хватает той конкретики и прямоты, которой обладала Снежана, к тому же фотографии в профиле каждой были уж очень идеальные, а это грозило большим сюрпризом при личной встрече. Вообще все они ему так быстро осточертели, что он удалил свои страницы со всех сайтов с предложением знакомства.