Носители искры
Шрифт:
– Интересно как?
– Сорвирог улыбнулся одним уголком рта.
– Скажу ей, что в няньках не нуждаюсь!
– А в ком ты нуждаешься?
– командир посмотрел на клетку.
– Я не понимаю...
– Я тоже, - в голосе командира появилась недружественная резкость и сухость, с которой он устраивал разносы подчинённым.
– Что ты тут каждый день по полночи делаешь и почему не докладываешь о результатах?
– Да я собирался! Но... но контакт пока только-только установился, и я хотел... собрать больше информации.
– А на вызовы почему не отвечал?
–
Сорвирог указал на мой, лежавший на столе, телефон.
– А?
– я растерялся.
– Наверное, я не слышал.
– Вот я тебя и спрашиваю ещё раз, - нахмурился командир.
– Что тут происходит?
– Происходит то, что я пытаюсь выяснить возможности главной химеры.
– Я подобрался, стараясь собрать воедино всё, что мне удалось узнать.
– Одна из этих возможностей - контакт с мониском, во время которого я вижу его мыслеобразы.
– Что ещё за мыслеобразы?
– Ну, сначала это была цепь воспоминаний о жизни в монастыре. Оказывается, попавшие туда девочки далеко не сразу становятся такими вот ничего не соображающими существами! Сначала они растут почти нормальными и выполняют обязанности нянек, которые следят за порядком в помещениях, ухаживают за девочками-младенцами и старшими монисками - кормят, одевают, отправляют на обряды, ну и вообще, делают всё, что требуется.
– Маленькие девочки?
– Сорвирог посмотрел на меня с недоверием.
– У них там целая система, - пояснил я.
– Старшие обучают младших, которые подрастают и сменяют нянек, ставших монисками. Основная нагрузка всегда ложится на тех, кому от пятнадцати до двадцати.
– Значит, настоящими монисками они становятся только после двадцати?
– удивился командир.
– Да, это возраст, когда они начинают выращивать в своём теле околисты. Как только появляется первый зародыш, это становится их единственной задачей, и девушки перестают быть няньками, уже ничего не делая по хозяйству. И так продолжается лет пятнадцать-двадцать, пока не закончатся зародыши и силы трансформированного человеческого организма.
– А потом?
– Потом - это происходит лет в сорок - они, как я понял, прекращают своё существование.
– То есть - умирают?
– решил уточнить Сорвирог.
– Очевидно да, умирают, - чуть подумав, кивнул я.
– Однако как именно, сказать не могу. Мыслеобразов о смерти и том, куда потом деваются тела, у этого мониска нет, хотя по возрасту он почти выработал свой ресурс. Кладбища на территории монастыря мы с тобой тоже не видели, так что не знаю, что именно они делают со своими покойниками.
– Н-да...
– откинувшись в кресле, задумчиво протянул командир.
– Всё это, конечно, очень занимательно, только я пока не пойму, что это даёт нам в практическом плане.
– Так ведь это было только началом! А теперь наш контакт перешёл в другую плоскость, и сегодня я впервые услышал, даже не услышал, а почувствовал не мониска, а непосредственно его околист, безраздельно пользующийся человеческим мозгом.
– И что?
– Пока не знаю, но скоро выясню. Воспоминания читаются последовательно: с дальних - к тем, что были недавно. Вот сегодня я уже видел, что он чувствовал, когда мы привезли его сюда. Это... мы словно идём друг другу навстречу и одновременно приближаемся к настоящему моменту, понимаешь?
– Что-то не очень.
– Ну, я должен дойти до пересечения, я это чувствую! Баба Яна столько твердила о роли главной химеры... а я до сих пор не знаю, что должен делать. А теперь мне кажется, появился шанс! Но мне нужно ещё немного времени.
– Хорошо, - командир прищурился, внимательно разглядывая моё лицо.
– Можешь и дальше с этим, - он махнул рукой в сторону мониска, - ковыряться, но только с одним условием.
– Каким?
Он посмотрел мне в глаза:
– Ты должен обследоваться у искроведов.
– Да зачем, командир?! Я в порядке! А времени и так не хватает.
– Сделай это в течение трёх дней, Стёпа, - Сорвирог встал.
– Ты понял?
– Есть.
* * *
На следующий день, ближе к вечеру, мы с Бруховым поймали двух окли - крутились неподалёку от базы, высматривали что-то, вынюхивали. Один был совсем молодой, лет семнадцати, другой - постарше, на вид - чуть за тридцать, околисты у них функционировали как положено и никаких признаков будущих нарушений я не видел - в общем, окли как окли, и, конечно, вполне могли быть шпионами, хотя оба клялись, что случайно тут оказались, что они - биологи, вернее, биолог - тот, что старше, а юнец - его подопечный, молодое дарование, в университет готовится поступать. Типа, за каким-то мотыльком с непроизносимым латинским названием они здесь наблюдали.
Допрос с пристрастием ни к чему не привёл, даже изрядно избитые, они продолжали стоять на своём. Сорвирог велел посадить их под замок и потом ещё раз постараться вытрясти информацию, но что-то в их виде, манере говорить, интонациях и взглядах подсказывало мне, что ни хрена мы не добьёмся. Младший всё время рыдал, размазывая кровавые сопли, а старший трясся и один раз даже сознание потерял от страха. Ну, я сдуру и высказал Брухову предположение, что, скорее всего, они и правда те, за кого себя выдают. Оказалось, он считает иначе, однако вместо того чтобы просто не согласиться, зыркнул на меня, словно на предателя, и побежал командиру докладывать, будто я врагов отпустить хочу. Что за бред?! Отпускать их в любом случае было нельзя, и я понимал это не хуже Брухова и любого другого живущего на базе оплотовца, просто высказал своё мнение. Что, не имею права?..
"Имеешь, - в ответ на эту мою тираду кивнул Сорвирог.
– Только в следующий раз делай это так, чтобы тебя понимали правильно".
Да хоть тресни, а этот Брухов будет понимать всё неправильно, думал я, возвращаясь к себе в комнату и разбирая постель. Стояла уже глубокая ночь, так что к мониску я не успел. День был тяжёлым, и, едва коснувшись подушки, я сразу же провалился в сон.
А утром меня разбудил звонок Сорвирога.
– Сумароков!
– Угумм...
– Ты что, ещё спишь?
– в голосе командира слышалось удивление и недовольство.