Ностальгия по чужбине. Книга вторая
Шрифт:
Николай молчал, не отводя взгляд.
— Ну же, Коля! — в голосе Горюнова звучала болезненная, неестественная бодрость. — Смелее! Уж меня-то бояться тебе не стоит, друг мой! И что вообще происходит в безлюдной ночной глуши на тридцать пятом километре шоссе Москва-Ленинград? Встреча двух старых друзей, которые почему-то не могут просто так, ни от кого не прячась, распить на радостях бутылку? Или, все-таки, разговор двух предателей, двух заурядных изменников родины — одного реального и другого — перспективного? Ну, Коля, ответь с трех попыток!..
— Я своей родине не изменял! — голос Серостанова
— Да ты что, Коля, в самом деле обиделся? — удивление Горюнова казалось совершенно искренним, не наигранным. — Да брось ты, в самом деле, старый дружище! Я действительно верю: все, что ты сделал — сделано из самых лучших, приятельских побуждений. В то же время, друг Коля, не тебе объяснять, что рано или поздно любой человек нашей с тобой профессии оказывается в подобной ситуации. Вопрос лишь в том, когда именно это случится и как на это реагировать?..
— Что ты собираешься делать?
— А что мне делать? — наигранное возбуждение вдруг разом покинуло Горюнова. Взгляд его стал угрюмым и настороженным. — Выбор, скажу откровенно, скудный: либо стенка, к которой, кстати, меня поставят заодно с тобой, дружище, либо — измена присяге, предательство.
— Ну, да, конечно, — пробормотал Серостанов и косо сплюнул в сторону. — Участие в подготовке покушения на жизнь главы собственного государства изменой родине и предательством не считается. Все это так, ерунда, невинные тактические занятия на местности…
— А ты хоть знаешь, почему я сделал этот выбор? — набычился Горюнов. — Ты хоть потрудился задать себе такой вопрос?..
— Не знаю и знать не хочу! — отрезал Николай. — Вот уж что меня действительно, не касается!
— Ты рассуждаешь так, словно речь идет не о судьбе твоей страны!..
— Я слишком долго прожил за бугром и слишком глубоко влез в другую оболочку, чтобы задумываться сегодня над тем, что действительно хорошо или плохо для страны, во имя которой я все это делаю. Если честно, Эдик, я вообще утратил способность что-либо ощущать или чувствовать. Тебе, возможно, трудно это понять, но я уже много лет являюсь стандартным и запрограммированным на все случаи жизни биороботом, выполняющим чужую волю в чужой стране и под чужим именем…
— Мы сознательно сделали свой выбор, — негромко, но твердо произнес Горюнов. — И нас никто не заставлял…
— Когда-нибудь, если мы сумеем уцелеть, я объясню тебе, Эдик, в чем ты заблуждаешься… — Серостанов глубоко вздохнул и посмотрел на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали половину пятого утра. — Нам пора возвращаться в Москву…
— Где и с кем я должен встретиться? — в голосе Горюнова вдруг вообще исчезли интонации — в них не было ни горечи, ни любопытства, ни страха. Просто звук…
— Тебе позвонят домой, — отрывисто произнес Серостанов. — Если трубку возьмешь ты, то попросят принять заказ на вызов такси. Ты скажешь, что ошиблись номером. Ко времени вызова нужно будет прибавить ровно семнадцать часов. Встреча с их человеком на нашем с тобой месте. Это все…
— Пароль?
— Без всяких паролей.
— Как я его узнаю?
— Ты с ним знаком.
— Лично?
— Заочно.
— Даже так?
— А что тебя удивляет?
—
— У меня к тебе просьба.
— Да? — Горюнов с неожиданным интересом посмотрел на Николая и ладонями стал оттирать замерзшие уши. — Неужели ты хочешь обняться на прощанье?
— Я по-прежнему считаю тебя своим другом… — Николай говорил очень тихо, словно боясь, что кто-то в этой глуши может их услышать. — Несмотря ни на что. Повторяю: я бы не сделал этого, если бы речь шла о каком-то другом человеке… Так вот, по возвращении я должен дать слово, что тому, кто встретится с тобой на нашем месте, абсолютно ничего не угрожает. Абсолютно ничего, понимаешь? В противном случае пострадаем не только мы с тобой — без головы останется человек, который, собственно, ни в чем ни перед кем не провинился…
— Господи, сколько лирики! — вздохнул Горюнов. — Ты что, действительно веришь в существование ТАКИХ людей? И вообще, такое впечатление, будто речь идет о школьном преподавателе родного языка и литературы, а не о таком же, как мы, профессионале…
— Это не совсем так… — Николай покачал головой. — И вообще, многое тебе еще предстоит понять…
— Николай, ты ведь знаешь, о ком идет речь, да?
— Это неважно, Эдик. Мне просто нужно твое слово. И этого будет достаточно. Если ты не уверен, скажи мне сейчас. А то, знаешь, с годами мне перестала казаться симпатичной одна наша народная пословица…
— Какая именно?
— Лес рубят — щепки летят.
— Ну, хорошо! — Горюнов кивнул и медленно, скрепя снегом, направился к «жигулям». Потянув на себя дверцу, он посмотрел поверх кузова машины на Серостанова, который по-прежнему стоял на месте. — Я даю тебе слово, что этому человеку нечего бояться. Но это все! Остальное зависит от того, что именно я услышу, и на каких условиях мне предстоит предать своих товарищей и отказаться от задуманного… Короче, в этом никаких гарантий я давать не стану, понял?
— Меня это устраивает, — коротко кивнул Николай и направился к машине. — Ты вправе распоряжаться собственной головой. Особенно сейчас, когда она может слететь с плеч в любую минуту…
14
Израиль. Вилла в районе Кейсарии.
Февраль 1986 года.
Огромная двухэтажная вилла, сложенная из тесаного пористого камня, с голубым бассейном в форме скрюченной инфузории и белыми, похожими на операционные столы, шезлонгами, напоминала голливудский павильон, в котором вот-вот начнутся съемки фильма о жизни миллионеров, которым обрыдла мирская суета. Ни одна деталь вокруг даже отдаленно не напоминала об индивидуальности хозяев этого роскошного строения. Быстро завершив осмотр величественного и бескрайнего как пустыня Калахари холла с классическим набором мягкой мебели, а также десятка комнат и санузлов, где буквально все — от идеально заправленных постелей до бритвенных станков и пластиковых бутылок с шампунями — выглядело девственно нетронутым, я поняла, что дом, в который привезли меня с Паулиной, был НИЧЬИМ. То есть, не принадлежащим какой-то конкретной семейной паре или человеку. В таких домах люди не живут — они лишь ПЕРЕЖИДАЮТ здесь какие-то жизненные передряги, чтобы затем уехать отсюда.