Ностальгия
Шрифт:
— Ну что ж, — произнес кто-то (ох уж этот неизменный заполнитель пауз!).
А что произошло потом?
Задрапированная в черный костюм свастика развернулась к толпе на крыльце — и словно слилась с нею; куча-мала из пончо и напряженных, исхудалых лиц, одно — увенчано пропыленным котелком. Что-то пошло не так. Вспышка раздражения. Местные поднялись навстречу чужаку — словно одновременно за веревочки дернули. Кэддок замешался в толпу. Гвен, спотыкаясь, с криком кинулась к нему; Кэддок, разумеется, не мог видеть ни плевка на собственном плече, растекшегося в форме ласточки, ни протянутых к нему рук. В лице его отразилось удивление — а в следующий миг он уже катился по ступеням этаким многоруким
Он же ногу мог сломать!
Гвен с визгом растолкала местных парней. Мальчишки-чистильщики обуви загомонили, засвистели, загромыхали жестянками.
Что до остальных, происходящее разворачивалось перед их глазами как бы в замедленной съемке. Вопреки всякому здравому смыслу. Словно пропасть разверзлась. А они так и остались на другой стороне.
Спустя много лет они еще скажут: «Это что, вот когда мы были в Южной Америке…»
Выкрикивая что-то по-испански, Джеральд бросился к месту событий, перепрыгивая через две ступеньки — а ступеньки-то широкие, поди побегай, тем более вниз. Недоразумение, видать, вышло. «!Basta! ?Qu'e hay?» [98] Вслед за ним, бурно жестикулируя и восклицая, спешили Гэрри Атлас и Борелли: Борелли — как лицо заинтересованное.
98
«Довольно! В чем дело?» (исп.)
Вырвавшись вперед, Гэрри проорал что-то предводителю индейцев.
— Заткнись! — прошипел Джеральд.
— Предоставьте все ему, — подхватил Борелли. — Предоставьте все ему.
Вниз неспешно сошел Кен Хофманн.
— Отвратительное место, — откомментировала Вайолет, подразумевая Эквадор. — Он же ничего дурного не делал.
Джеральд внимательно выслушал болезненно-бледного индейца в первых рядах, успокоительно покивал, обернулся на Кэддока, кивнул снова. Поднял руку ладонью наружу, склонил голову: конечно, разумеется. И толпа, словно управляемая при помощи шкивов и тросов, вновь медленно оттянулась обратно на ступени.
— Ну и какая муха их укусила? — осведомился Гэрри.
Некоторые первобытные народы верят, будто фотоаппарат поражает параличом.
Склонившись над незадачливым фотографом, Гвен отряхивала от пыли его пиджак — своего рода внешнее проявление преданности, поскольку бедолага по-прежнему стоял на четвереньках. Чистильщики сапог захохотали: вот маленькие мерзавцы! Одно из темных окон на глазах у Кэддока разбилось вдребезги.
Он кое-как поднялся на ноги. Вид у него был потрясенный. Его даже пришлось развернуть в нужном направлении. Слышно было, как он бормочет себе под нос:
— Пока я падал, я сам себя сфотографировал. Подождите, я вам такие снимки покажу! История фотографии таких и не знает!
Да ну? Шейла загодя припрятала свой маленький «Instamatic» в сумочку. Все сошли вниз.
— Они нас не тронут, — заверил Дуг. — Мы же всего-навсего туристы.
Вайолет промолвила:
— Я как чувствовала. Неприятная здесь атмосфера. Не думаю, что мы тут желанные гости. — И добавила: — Я здесь ни в чем не уверена.
Группа согласно закивала: да-да, безусловно. Если Южная Америка такова, в ней, конечно, интересно, но… никто не скажет, что очень уж комфортно. В самом воздухе ощущается нечто странное, неспокойное. Арки; строгая геометрия каменных площадей; бесстрастные меднокожие лица; незнакомые статуи. Все такое чужое. Городские часы другое время показывают. Что до дружелюбного директора музея, так он и двери запер.
— Нам пора.
— Все идем медленно, не бежим…
— Этот ублюдок в первом
— Пойдем!
Леон потерял крышку объектива.
— Ну и бог бы с ней, — прошептал Норт Гвен. — Задерживаться не стоит; объясните ему.
Гвен взяла мужа под локоть. Потянула. Потащила едва ли не силком. Сперва — преданность, теперь — расплата.
— А казалось бы, эти люди должны бы только радоваться, что их сфотографировали. Они ж все равно баклуши бьют, — громко возвестила она.
Австралийцы потянулись прочь от музея с его площадью. Упрямый фасад скрылся из виду последним. Туристы обернулись — а его и нет; исчез за углом с прихотливой каменной кладкой. Таким он и останется в памяти: здоровенным кавернозным пятном. Со временем он увеличится в размерах, тени сделаются гуще, он будет массивен и сер, однако до странности пуст. А печаль он нагонял уже сейчас. Идти быстрее группа не могла. Кэддок сильно хромал: сперва его поддерживала Гвен, затем Гэрри; остальные убрели вперед.
Город в окружении вулканов: высокие конусы, а по склонам рассыпались в беспорядке кубики домов, создавая в котловине интересный эффект аналитического пространства и формы. Дома-призраки: рука дрогнула либо у фотографа, либо у печатника, и на фотопластинках («Фотогравюра», Кито) образы удвоились и утроились — в том числе и колокольни, и шпицы, и стрелки часов. Которая часть — реальна? Какой край? Тысячи и тысячи красных черепичных крыш умножились в три, в четыре раза; их кроваво-красные чернила растеклись по небу, погубив типично открыточную синеву — эту безупречно прозрачную международную квинтэссенцию небесной сини. Нарисованная шариковой ручкой стрелочка указывала на одну из крыш в отдалении; но слова «НАША ГОСТИНИЦА» нашли иную цель — Museo de Piernas.
«Всем привет!
Тут интересно — вторая по высоте столица мира, вы не знали? — магазинчики, цветные одеяла и люди — газоны — все говорят по-испански — католики — а знаете, мальчики, как будет по-испански „мужчина“? — вам бы вулканы понравились! — поездка ужасно интересная, как я уже говорила — от вас ни слова — никто не пишет. Вы мои шейные платки получили?
Миссис Каткарт тоже воспользовалась возможностью надписать открытку-другую; пока ждешь в холле в окружении багажа, делать все равно нечего. Она строчила одно и то же послание всем без разбору. «У нас все хорошо» и т. д. Климатические условия. Краткая сводка о взаимосвязи чистоты и кожного пигмента у местных. Сегодня уезжаем. По крайней мере, эти открытки помогут определить точное местоположение путешественников. Получатель глянет на картинку — такую же, как у Шейлы, — и попытается домыслить остальное. Дуг сидел рядом на чемодане; вот он лизнул марку — а ему уже следующую надписанную открытку кидают; эта пара составляла хозяйственную единицу — надомное производство. Дуг — в светло-голубых шортах и трикотажной рубашке; с солнцезащитными очками, прицепленными на карман, — не любил сидеть сложа руки.
Остальные неприкаянно бродили вокруг; мужчины, засунув руки в карманы, рассеянно обводили носком ботинок края чемоданов и узоры на ковре. Даже если автобус и опоздает — не страшно. Луиза, при брошке-полумесяце, сидела в непринужденной позе, по-детски вертя головой и стреляя глазами. Хофманн предпочел походить туда-сюда, избавляясь от осадка этого чужестранного дома с наглухо закрытыми ставнями, а она болтала о том о сем, даже не ожидая, что ей ответят. Странно, как вроде бы тривиальнейшие образы — фрагмент облупившейся стены, поры на чьем-то носу — упрямо бросают вызов ярким достопримечательностям.