Нова и Куинтон. Без сожалений
Шрифт:
– Звучит заманчиво, - я помню, сколько дней я мог обходиться вообще без обеда, подпитывая свое тело кристаллами и героином. Здоровый образ жизни стал частью моего восстановления в последние два месяца. Физические упражнения. Еда. Мысли о духовном. Я даже решился сделать несколько тестов, чтобы увидеть, насколько ухудшилось мое здоровье после повреждения тела уколами иглы. Проверить себя на ВИЧ и гепатит. Все тесты оказались отрицательными, и я рад этому сейчас, но в то время я почувствовал себя расстроенным, потому что болезнь казалась легким пропуском из адской дыры, в которой я оказался благодаря героину и мету. Я надеялся, что, может быть, у меня обнаружится что-то смертельное, и это убьет меня. Тогда мне не пришлось бы смотреть на мир и в свое будущее. Мою вину. Не возвращаться в мир, полный наркотиков и жизни.
Добравшись до
Я держусь за дверную ручку, наверное, около десяти минут, прежде чем набираюсь смелости повернуть ее и открыть дверь. Когда я вхожу, перешагнув за порог, хочу убежать. Я забыл, как много изображений Лекси у меня на стенах. Не только те, что я нарисовал. Здесь много фотографий, где она смеется, улыбается, обнимает меня. На тех фотографиях, где я с ней, я выгляжу таким счастливым, настолько непохожим, таким свободным. Таким незнакомым. Без шрамов. Я больше не знаю, кто этот человек, и стану ли я им когда-нибудь снова.
Есть еще несколько фотографий моей матери, те, что бабушка дала мне перед смертью. Некоторые из них сняты, когда родители поженились, и есть даже одна, когда мама была беременна мной, ее последние несколько месяцев жизни, прежде чем она ушла, впустив меня в этот мир. Единственная фотография ее и меня вместе. Она очень похожа на меня: темные волосы и такие же карие глаза. Я многое узнал по рассказам бабушки, например, что у нас одинаковая улыбка, но я давно не улыбался, поэтому не уверен, что она по-прежнему похожа на ее.
Мне все-таки удается улыбнуться, смотря на ее фото, где она смеется на камеру. Это заставляет меня чувствовать себя счастливым, и мне грустно, что я должен их снять. Это то, чему меня учили в течение последних нескольких месяцев - отпустить прошлое. Но мне нужно еще несколько минут.
После того, как я осматриваю каждый снимок, дыхание с эмоциональной болью давит на меня, я бросаю свою сумку на пол и иду к стопке эскизов на комоде. Я потерял последние рисунки, когда сгорела квартира, и это почти все, что осталось. Не знаю, хорошо это или плохо. Одно я знаю точно, я рад, что у меня нет автопортретов. На самом деле, я надеюсь, что мне никогда не придется увидеть себя таким, каким я был два месяца назад. Я помню, когда впервые посмотрел в зеркало, попав в реабилитационный центр. Скелет. Ходячий мертвец. Вот как я выглядел.
На стене есть зеркало, и я подхожу к нему. Теперь я выгляжу по-другому, моя кожа не такая бледная, карие глаза не налиты кровью и в них нет того испуга. Щеки уже не такие впалые, руки еще худые, но тело уже более оформлено. Волосы коротко острижены, а лицо выбрито. Я выгляжу живым, а не как призрак. Я похож на человека, которого я знал, и я боюсь снова им стать. Я выгляжу, как Куинтон.
Сглотнув, отворачиваюсь от своего отражения и возвращаюсь к рисункам. Мне нравятся несколько, на которых изображена Лекси. Я помню, как много рисовал ее, даже после ее смерти. Но за последние несколько месяцев, побывав на самом дне, на моих рисунках стал появляться совсем другой человек. Человек, с которым я не виделся и не общался два месяца. Нова Рид. Я не разговаривал с ней с тех пор, как сел на самолет, отправляясь на реабилитацию. Я писал ей несколько раз, но так и не отправил письма, слишком напуганный, чтобы сказать ей все, что должен, слишком напуганный, чтобы выразить эмоции, я был уверен, что не готов с этим справиться. Она звонила мне несколько раз в клинику, но я не мог заставить себя поговорить с ней. Месяц назад она прислала мне письмо, и оно лежит в блокноте, ожидая, чтобы его открыли. Не уверен, что когда-нибудь смогу сделать это. Прочитать его. Отпустить ее, если это то, чего она хочет. Я бы не стал винить ее, если бы она это сделала. После всего, через что она прошла - навещала меня в той дыре, которую я называл домом, терпела мои перепады настроения и торговцев наркотиками, угрожавших ей.
Тяжело вздохнув, я достаю свой блокнот и карандаш из сумки и плюхаюсь на кровать. Листаю блокнот до чистого места и решаю, что я хочу больше: писать или рисовать. Оба метода помогают в терапевтических целях, хотя я намного лучше рисую. После
Мне нужно что-то, ради чего стоит жить, но в данный момент я не знаю, что это, черт возьми, и существует ли вообще.
Глава 2
Нова
– Иногда я сижу во дворе, всматриваясь в прохожих. Скорее всего, это звучит жутковато, но в действительности все намного проще. Я просто наблюдаю. Человеческую природу. Их поступки. Действия. Это нечто большее. Если я посмотрю внимательнее, то смогу заметить, если кто-то переживает что-то болезненное. Возможно, расставание. Потерю своей работы. Или потерю любимого человека. Вероятно, они тихо страдают, затерявшись в море вопросов «что если». В море боли. Потерь. Раскаяния, - немного сдвигаюсь на скамье, расположенной в центре двора, когда моя спина начинает болеть. Я сижу здесь уже несколько часов, записывая видео и наблюдая, как ходят люди. Что мне действительно хочется, так это выбежать им навстречу и остановить каждого. Узнать их историю. Услышать их. И если им нужно утешение, то утешить. На самом деле это то, чем я хотела бы заниматься. Иметь возможность помогать людям. И еще я бы хотела найти способ делать это при помощи видеосъемки.
– Смерть. Ее гораздо больше, чем люди думают. Потому что никто не хочет об этом говорить или слышать. Это слишком печально. Слишком больно. Слишком сложно. Список причин бесконечен.
– Порывы ветра ударяют мне в спину, вынуждая листья кружиться вокруг головы и бросая пряди волос прямо в лицо. Осенью в Айдахо уже холодно в это время, а я забыла взять куртку.
Дрожа, поднимаюсь на ноги и забираю свою сумку. Положив в нее камеру, возвращаюсь в квартиру, ускоряя темп, когда понимаю, что уже поздно, и что я должна была давно быть дома. Сегодня действительно большой и важный день. Не потому, что у меня был тест по алгебре, или я показывала один из моих мини-видеоклипов своей группе. Нет. Сегодня важный день, потому что Куинтон выходит из реабилитационного центра. Эту информацию я узнала не от него. К сожалению, мы с ним не говорили с того дня, как он поднялся на борт самолета вместе с отцом и отправился обратно в Сиэтл, чтобы получить помощь. У меня есть другие источники информации. И если быть точнее, то это Тристан.
Тристан - кузен Куинтона, и так оказалось - мой сосед. Они иногда разговаривают по телефону, и я думаю, что еще он общается со своими родителями, но их разговоры проходят в основном на негативе, потому что родители Тристана по-прежнему обвиняют Куинтона в автомобильной аварии, в которой погибла их дочь Райдер. В общем ситуация запутанная, но я не думаю, что это когда-нибудь изменится. Тристан согласен со мной. Он однажды сказал, что не верит, что его родители когда-нибудь перестанут винить Куинтона, что они будут держаться за эту вину, чтобы жить каждый день, как бы паршиво это ни звучало. Но, к счастью, Тристан - хороший парень и пытается компенсировать это, будучи другом Куинтона и прощая его.
Прощать. Если бы только люди могли чаще это делать. Тогда, возможно, в мире было бы меньше боли.
Когда я вхожу в квартиру, в воздухе пахнет ванилью от горящей на кухонном столе свечи. У входной двери стопка журналов и почта. Тристан сидит на диване, уставившись в свой телефон, как будто на врага.
– Привет, - говорю я, опуская сумку на пол.
– Ты уже звонил ему?
– Я чувствую себя наркоманом, - жалуется Тристан, когда я плюхаюсь на диван рядом с ним.