Нова. Да, и Гоморра
Шрифт:
– Мой домик зеленый, – сказал Кейтин. – И под воздушным куполом. Но велик был, да.
Отщепенец качнулся у ограды:
– Ты не знаешь, парень. Ты не знаешь.
К безумцам надо прислушиваться, думал Кейтин. Они встречаются все реже. Не забыть бы сделать заметку.
– Так давно это было… так давно! – Старик зашатался прочь.
Кейтин потряс головой и продолжил путь.
Кейтин был застенчив и абсурдно высок; почти шесть футов девять дюймов. Вымахал к шестнадцати. Так и не поверив в свой рост, и через десять лет норовил ссутулиться. Он заткнул за пояс шорт большущие руки. Зашагал,
И вернулся мыслями к лунам.
Кейтин, лунорожденный, луны любил. Он всегда жил на лунах, если не считать времени, на которое убедил родителей, стенографов при Палатах Дракона на Селене, отпустить его получить университетское образование на Землю, в центр учения загадочного и неисповедимого Запада, Гарвардский универ, ныне и присно обитель богатеев, эксцентриков и умниц, – Кейтин входил в последние две категории.
О том, сколь разной может быть планетная поверхность, от холодно-равнодушных гималайских вершин до дюн Сахары, обжигающих до волдырей, он слышал, но не более. Ледяные леса лишайников на марсианских полярных шапках и ревущие песчаные реки экватора Красной планеты; меркурианская ночь против меркурианского дня – все это Кейтин познавал через психорамы о путешествиях.
Не это Кейтин знал, не это он любил.
Луны?
Луны – малы. Лунная краса – в вариациях одинаковости.
Из Гарварда Кейтин вернулся на Селену, а оттуда уехал на Станцию Фобос, где втыкал в ассортимент звукозаписывающих устройств, маломощных компьютеров и адресографов: вознесенный до звезд деловод. В свободное время, облачившись в комбинезон с поляризованными линзами, он обследовал Фобос, пока Деймос, яркая каменюка шириной в десять миль, болталась у пугающе близкого горизонта. В конце концов он собрал отряд для высадки на Деймосе и изучил крошечную луну, как только можно изучить малый мирок. Затем перенесся на спутники Юпитера. Ио, Европа, Ганимед, Каллисто вращались на его светло-карих глазах. Луны Сатурна при рассеянном освещении колец вертелись под отшельническим взглядом, когда он выбирался из станционных бараков. Он изучал серые кратеры, серые горы, долины и каньоны сквозь дни и ночи слепящего изнеможения. Луны все одинаковы?
Закинь Кейтина на любую из них и развяжи вдруг глаза, он бы сразу определил, где оказался, по кристаллической формации, петрологической структуре и общей топографии. Дылда Кейтин привык распознавать малейшие нюансы ландшафта и личности. Страсти, рождаемые многообразием целого мира или цельного человека, были ему ведомы… но неприятны.
С этим неприятием он разбирался двояко.
Если говорить о внутренних проявлениях, Кейтин сочинял роман.
С пояса свешивался на цепочке украшенный драгоценностями записчик, который родители подарили Кейтину, когда тот поступил в универ с правом на стипендию. На сегодня записчик содержал заметки на сотню тысяч слов. Кейтин еще не приступал к первой главе.
Если говорить о внешних проявлениях, он выбрал замкнутую жизнь ниже возможностей, даруемых его образованием, и даже не особо в ладу с темпераментом. Постепенно он отдалялся от центра человеческой деятельности, которым для него оставался мир под названием Земля. Всего месяц назад окончил курсы киберштырей. И прибыл на луну Нептуна – последнюю
Его каштановая шевелюра шелковиста, растрепана и достаточной длины, чтобы ухватиться в драке (если дотянетесь). Его руки за поясом мнут плоский живот. Выйдя на дорожку, он останавливается. Кто-то сидит на ограде и играет на сенсор-сиринге.
Несколько человек, замерев, глазеют на зрелище.
Цвет узорами фуги разливается в воздухе; дуновение глотает образ и опадает, творя следующий: изумруд поярче, аметист поглуше. Ароматы затапливают ветер уксусом, снегом, океаном, имбирем, маком, ромом. Осень, океан, имбирь, океан, осень; океан, океан, вновь клокотание океана, и пенится свет в тусклой сини, подсвечивающей лицо Мыша. Сочатся потихоньку электрические арпеджио новой раги.
Взобравшись на ограду, Мыш глядел в мешанину образов, наслоений схлопывающихся светлых взрывов, на свои смуглые пальцы, скачущие по ладам; по тыльной стороне рук тек свет из машины. И пальцы падали. Образы так и порскали из-под ладоней.
Собрался десяток зевак. Они помаргивали; вертели головами. Свет из иллюзии барабанил по кровле глазниц, струями очерчивал рты, забивался в теснины бороздчатых лбов. Женщина потерла ухо, кашлянула. Мужчина похлопал по донцу карманов.
Кейтин глядел сверху вниз на группу голов.
Кто-то протолкался вперед. Не прекращая играть, Мыш поднял глаза.
Слепец Дан вывалился из сборища, подвис, поковылял дальше сквозь пламя сиринги.
– Эй, ты чего, а ну пшел…
– Старик, двигай, нечего тут…
– Нам не видно, что творит пацан…
Посреди Мышова творения Дан раскачивался, дергая головой.
Мыш усмехнулся; смуглая рука сжала проекционную рукоятку, и свет, звуки, запахи сдулись вокруг единственного дивного демона, что, стоя перед Даном, блеял, корчил рожи, бил чешуйчатыми переливчатыми крыльями. Он ревел трубой, гримасничал, его лицо стало как лицо Дана, но с третьим вращающимся глазом.
Люди засмеялись.
Призрак подпрыгнул и уселся на пальцах Мыша. Цыган злорадно осклабился.
Дан, вихляясь, подался вперед, рука хлестнула по воздуху.
Взвизгнув, демон извернулся, перегнулся. Свистнуло, будто открыли дребезжащий клапан, и зрители – теперь уже два десятка – застенали от вони.
У Кейтина, прислонившегося к ограде близ Мыша, от стыда прижгло шею.
Демон выделывался.
Тогда Кейтин, дотянувшись, прикрыл ладонью поле визуальной индукции, и образ поблек.
Мыш пронзил его взглядом:
– Эй!..
– Не надо этого делать, – сказал Кейтин, погребая плечо Мыша под своей ручищей.
– Он же слеп, – сказал Мыш. – Не видит, не чует… не понимает, что происходит… – Черные брови поникли. Но играть Мыш перестал.
Дан стоял, обступлен толпой, которую не видел. Вдруг завизжал. И опять. Визг бурлил в его легких. Люди отпрянули. Мыш и Кейтин оба глядели на хлещущую воздух руку.
В темно-синем жилете с золотым диском, при шраме, пылавшем под огненным клеймом, из скопища выдвинулся капитан Лорк фон Рэй.
Дан узнал его сквозь слепоту. Развернулся и поковылял прочь из круга. Оттолкнув одного, двинув запястьем по плечу второй, исчез в толкучке.