Новая фантастика 2024. Антология № 8
Шрифт:
Точно.
Я расхохотался. Осознав, насколько нелепо и абсурдно то, что я собираюсь сделать, засмеялся ещё сильнее, хотя грудь болела и дышать было тяжело. Пёс замер, отодвинув морду.
Неловко сунув руку в задний карман, я достал эти фотографии. Пушистые белые самоеды, весело прыгающие в снегу. Улыбчивые облачка сахарной ваты. Я перевёл взгляд с чёрной собаки на них, и мой смех превратился в поросячий визг. Пёс отпрянул.
Я бросил пару фоток Нине. Ещё парочку – подкинул в воздух. Собаки соскочили с них, превратившись в серебристых пушистых призраков, похожих на Патронусы. Запрыгали по
И швырнула в воздух фотографии. Ещё два белых зверька слетели с глянцевой бумаги и начали носиться по комнате. Мы искренне смеялись, глядя на них, а непрошенный гость усыхал на глазах и пятился, поскуливая и мотая лобастой мордой. Я разбросал оставшиеся фотографии – и целая орава полупрозрачных самоедов затюкала носами и погнала прочь по улице злого зверя – порождение наших страхов и проклятого города.
Скрылось вдали серебристое сияние, потух дворовый фонарь. На минуту стало темно и страшно, но я нашёл в темноте дрожащую руку жены, липкую от крови. Она стиснула мои пальцы. Я терпел.
– Нина, я говорил правду… Ничего не было. И не могло быть.
– Прости меня.
– Я верну тебе ноги. Мы снова будем танцевать, и я куплю шикарные туфли. Клянусь, это правда, мы будем снова танцевать! Это такая же правда как то, что эта поганая псина нам больше не угрожает.
За окном медленно разгорался тёплый рыжий фонарь. Сперва слабо мерцал между тополями, а потом набрал силу. Я промыл и перевязал порезы на ладонях Нины. Не в силах подняться, мы лежали на полу кухни, нас заливало оранжевым сиянием, мы молчали и прижимались щеками друг к другу. Щека Нины была мокрой и очень тёплой.
Очнулись мы, когда сияние фонаря начало слабеть. Близился рассвет.
– Я клянусь. Пора собираться.
Я бежал. Бежать, толкая коляску было тяжело, но опоздать было нельзя. На горизонте лёгкие облака вызарились мягкой рыжиной. До солнца оставалось несколько минут. Я бежал, красивый, как жених: выбрит, причёсан и умыт, костюм ещё не измялся на мне, когда я только взял разгон.
Нина вертела головой по сторонам, глядя на плывущих по стенам домов собачек-самоедов. Улыбалась, потом хохотала, щекоча пальцем мурлыкающего на её коленях пушистого фантома. Ветер обдувал наши щёки, я не сбавлял хода.
Продрогший от предрассветного холода, теперь я согрелся и почти запыхался. Галстук давил на горло, пиджак сковывал плечи. Я вколачивал подошвы в мостовую и толкал коляску дальше, дальше. Ещё пятьсот метров… ещё четыреста…
Пересекли площадь. Под рыжеватым небом на горизонте проступил краешек розовой каймы. Рассвет занимался, набирая ход. С моста открылся вид на набережную. Вынырнула из-за кремлёвской стены стая ослепительно белых чаек, заложила синхронный вираж. Нина хохотала и тянула ладошки к ним, но ни одна не шлёпнула «пять». Мы не расстроились.
Пальто сползло с плеч Нины, она поёжилась, поправляя. Я увидел тонкую бретельку винно-бордового платья, которое она всегда любила. Того, в котором она в первый раз со мной танцевала. Осталось совсем немного…
Ноги жгло, руки онемели и отказывались двигаться, но я, стиснув зубы, гнал вперёд, не сбавляя скорости. Нельзя останавливаться, нельзя замедляться – иначе не сработает.
Умница Серов. Выпилил кусок перил в самый раз не слишком большой, чуть больше ширины коляски. Теперь самое время для прыжка веры.
Я остановил Нину, развернув спиной к провалу. Она глядела на меня большими глазами, сияла улыбкой, тянула руки. За её спиной, внизу, гуляла по воде смутно различимая фигура. В белом. Словно поймав мой взгляд, эта фигура замерла, вспыхнув, точно фонарь, – и помахала мне.
Я улыбнулся. Схватился за протянутые руки жены, глядя ей в глаза, упёрся в подножки – и резко дёрнул Нину к себе, пнув коляску прочь.
В следующий миг Нина запрыгнула мне на шею, обхватив меня ногами – крепкими, сильными, тёплыми. Я вздрогнул, судорожно вздохнув от восторга, а она обернулась и прощально взмахнула рукой.
Коляска сверкнула стальным ободком колеса, кувыркнулась в воздухе – и рассыпалась стаей белых чаек.
Они закружили над мостом, крича, возвещая о чуде. Нина опустилась на ноги. Свои ноги, такие крепкие и красивые. И – такие смешные в пушистых домашних тапочках. Она плакала и смеялась, гладя меня по щеке. Я тоже плакал, осторожно держа её за талию.
А потом она снова прыгнула и вытянула стрелой свои новые сильные ноги. Я держал её на руках. Над Псковом проснулось солнце. Над мостом кружили белые чайки. Мне улыбалось моё счастье. Бояться было нечего.
Мы снова танцевали.
Елена Шагирова
Один год и один день
В первый раз Анна проснулась глубокой ночью, среди густого, как дёготь, мрака. Зябкий холодок тёк из приоткрытого окна, но и за окном стояла все та же тьма – ни единой звезды, ни проблеска лунного света.
Она только приоткрыла незрячие в темноте глаза и под сердцем скользкой змейкой шевельнулся страх. Показалось, что невидимые стены придвигаются ближе и нависают над постелью, что потолок опускается сверху, словно могильная плита, и выдавливает воздух из груди.
Рука сама потянулась к шее, пальцы нащупали тёплый металл цепочки и гладкие холодные фасетки кристалла. Анна скосила глаза вниз – да, он был здесь, никуда не делся. Крошечный золотой огонёк, не ярче светлячка, заточённый в гранёную хрустальную каплю. Его мерцания едва хватало, чтобы осветить кончики её пальцев, но он по-прежнему горел – а значит, ничего плохого с ними не могло случиться. Ни с ней, ни с Альбином.
Анна опустила подвеску за вырез сорочки. Подтянула сползшее одеяло, спасаясь от сквозняка, перевернулась на другой бок и теснее прижалась к сонному, горячему телу мужа. Примостила голову на его плече, закинула свободную руку на широкую грудь. В тишине его мерное дыхание напоминало шум ветра в верхушках деревьев или далёкий голос прибоя, баюкало и успокаивало; на мгновение Анна ощутила себя мореходом с разбитого корабля – отважным пловцом, что в одиночку преодолел чёрные волны ночи и добрался до спасительной суши, до согретых солнцем прибрежных скал родного острова.