Новиков-Прибой
Шрифт:
СНОВА — РОССИЯ. 1913–1917
Вскоре после отъезда Алексея Новикова на Капри Мария Людвиговна начала предпринимать попытки для того, чтобы уехать в Россию. Дело это было трудное. Поскольку её отец был политическим эмигрантом, то рассчитывать на получение российского паспорта она не могла — решила попробовать получить французский на основании документов о её рождении в Париже. В консульстве пошли ей навстречу, но при этом поинтересовались, не пугает ли молодую девушку поездка в такую дикую, мрачную страну.
Мария Людвиговна с сыном приехала в Петербург. Её французский паспорт гарантировал ей неприкосновенность, и ей удалось провезти с собой важные документы, которые она передала революционерке Вере Засулич.
Прежде чем устроиться на работу в контору пишущих машин фирмы «Жорж Блок», Мария Людвиговна решила посетить родственников своего мужа и отправилась с сыном в Матвеевское. Она знала, что сначала нужно добраться из Петербурга до Москвы, потом до станции Пичкиряево, а там, вероятно, взяв извозчика, они с Толей доедут и до самого села. В Пичкиряеве она надеялась на короткий отдых в каком-нибудь… не кафе, конечно (в пути она уже поняла, что Россия несколько отличается от Англии и Франции), ну, трактире, например.
Не было в Пичкиряеве ни кафе, ни трактира, ни извозчика. Одинокая лошадь с телегой стояла. Хозяин, сообразив, что с иностранки можно взять денег побольше, согласился везти в Матвеевское. Правда, долго качал головой: не близкий, мол, путь.
Приезд в Матвеевское «англичанки» стал событием. Всё село (оно хоть и глухое было, но не маленькое: больше трёхсот дворов!) приходило посмотреть на жену-красавицу Алексея Силыча Новикова. Вон какую кралю себе за морями нашёл!
Когда Мария Людвиговна только в дом зашла (ведь не ждали, не гадали!), на стене сразу две фотографии красивых японок приметила, но ничего не спросила. А уж к утру проворная жена Сильвестра Мария (тёзки они все оказались: и обе невестки, и покойная свекровь) карточки-то эти прибрала подальше, чтобы гостью дорогую не расстраивать.
Когда после пребывания на Капри Алексей Новиков нелегально вернулся в Россию, ему пришлось сначала отправиться в родное село, где, как это ни странно, легче было выправить настоящий паспорт. Затем Новиковы обосновались в Москве и жили в семье писателя Тимофеева, товарища Алексея по Капри.
После долгих скитаний начинать жизнь в России было непросто. Прежде всего требовался хотя бы какой-нибудь регулярный заработок. Новиков обратился в Московское книгоиздательство писателей, которым руководил Николай Семёнович Клестов-Ангарский.
Революционер Николай Клестов начал свою издательскую деятельность во время революции 1905 года. Проживая в Москве на нелегальном положении после побега из омской тюрьмы, он опубликовал серию политических брошюр, три тома «Капитала» К. Маркса, первый в России небольшой сборник статей В. И. Ленина.
В начале 1909 года полиция разыскала Клестова, и он снова был отправлен по этапу в Сибирь, на берега Ангары (отсюда и его политический псевдоним).
После трёх лет, проведённых в тюрьме и ссылке, Клестов возвратился в Москву, где вместе с Вересаевым организовал книгоиздательство писателей, в которое вступили на паях Телешов, Бунин, Серафимович, Тренёв.
Книгоиздательство находилось в особняке по Никитскому бульвару, 8. Ныне это Дом журналиста, который в 1920–1938 годах назывался Домом печати.
Клестову, загруженному не только издательской, но и партийной работой, требовался помощник. И кандидатура обратившегося к нему Новикова, молодого писателя, прошедшего школу Горького, вполне его устраивала. Он понравился руководителю издательства сразу: весёлый, общительный, напористый. Незнаком с издательским делом? Ничего, освоит.
Надо сказать, что дела в издательстве были несколько запущены. Привыкший к дисциплине и организованности, Новиков с энтузиазмом взялся за наведение порядка. Прежде всего, он создал картотеку, в которую внёс все сведения о писателях, работающих с их издательством; завёл отдельные папки для переписки, договоров, корректуры. Алексей Силыч навёл образцовый порядок не только в бумагах — позаботился он и о рабочем помещении: настоял на ремонте. Лучшего помощника трудно было себе представить, и Ангарский очень скоро начал доверять Новикову все дела в издательстве, оставляя его за себя на время своих отлучек из Москвы.
Сохранившаяся переписка Новикова и Ангарского позволяет судить о том, насколько оживлённой и динамичной была работа издательства:
«Май 3-го дня 1914 года.
Дорогой Николай Семёнович!
Сообщу кой что о наших делах: 1) Выдал Сургучёву аванс в 300 рублей. Предложил ему вступить пайщиком, он охотно согласился. Деньги за пай просит вычесть из гонорара за пьесу. Он просил Вам передать, что материал на 3-й том может доставить только к январю следующего года. Кстати, вчера в газетах была заметка, что его пьеса запрещена цензурой. Узнав об этом, перепугались, но здесь, вероятно, какое-нибудь недоразумение, ибо в „Осенних скрипках“ совершенно нет ничего такого, за что могли бы её запретить. 2) Бунину за корректуру заплатил. Он спрашивал, когда принесут корректуру „Диониса“. Но об этом я ничего не знаю. Жду Ваших распоряжений. 3) Внесла свой пай Вера Николаевна Муромцева, в понедельник принесёт деньги в книгоиздательство. 4) Ремонт производится, я распорядился выставить окно, которое служило дверью к соседям, а все двери запер. Таким образом, за книги можно не беспокоиться. 5) Вересаеву по счету уплатил, а Сергееву-Ценскому пошлю в понедельник. 6) Продажа книг понемногу идёт. 7) Завтра переезжаю на жительство в книгоиздательство. Пока довольно. О всех делах буду сообщать своевременно. А пока до свидания. Привет Лидии Осиповне. Ваш Ал. Новиков».
Одной из удач весны 1914 года стала для Алексея Новикова публикация его рассказа «Попался» в газете «Смелая мысль», которая начала выходить в Петербурге с 14 мая. Рассказ был помещён уже во втором номере газеты. Правда, просуществовало это издание только до 6 июня. Всего вышло девять номеров, причём некоторые из них были конфискованы.
Рассказ «Попался» Новиков написал в январе 1913 года на Капри.
Матрос второй статьи Круглов, невысокий и тщедушный, покупает на камбузе у повара остатки матросского супа, чтобы накормить больную, одинокую старуху, которая когда-то приносила на продажу в экипаж хлеб, а теперь вот слегла и некому ей помочь.
Спрятав под шинель котелок, Круглов спешит к булочнице. Сворачивая с главной улицы в переулок, он сталкивается с капитаном 2-го ранга Шварцем, известным своей строгостью.
Вскинувший правую руку для приветствия и машинально дёрнув левую из кармана, которой он через карман и держал котелок с супом, Круглов вылил суп на брюки. Возмущённый Шварц, обнаружив в карманах матроса ещё и хлеб, свирепеет: «Воровством занимаешься! Казённое добро таскаешь!»
Круглов пытается объяснить, кому он нёс обед. Не поверивший матросу офицер требует отвести его к булочнице.
Они попадают в тёмный, сырой подвал. Это настоящая горьковская ночлежка, где никому нет дела до умирающей булочницы. Нищета, беспомощность одинокой старухи потрясают Шварца. А ещё он искренне удивлён поступком матроса:
«— За доброту твою — хвалю. Молодец!
— Рад стараться, ваше высокобродье!
Офицер сделал серьёзное лицо:
— Подожди стараться! Слушай дальше! А за то, что нарушил закон…
Он затруднялся, какое наказание применить к провинившемуся. Нужно было покарать матроса надлежащим порядком, но ему, точно тяжёлый, несуразный сон, мерещилась уродливая, затхлая жизнь подвала и одинокая, забытая богом и людьми старуха. Совесть офицера смутилась, а вместе с нею поколебалась всегдашняя твёрдость и уверенность.
— Да, вот как… — идя рядом с матросом, удивлялся он сам себе.
Простить матроса совсем он тоже не мог: против этого протестовало всё его существо».
Офицер никак не может выговорить слова о наказании, думая о том, что «быть может, во всём мире нашёлся один лишь человек, этот нескладный матрос, который пожалел старуху, умирающую в чужом доме, среди чужих людей».