Новые мелодии печальных оркестров (сборник)

Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Перед Гарнетом начала обрисовываться перспектива не из приятных. Если он еще и не перешагнул порог старости, то уже занес над ним ногу. Оставалось только устроиться поудобнее у камина, откуда юное поколение виделось на немыслимо далеком расстоянии, словно в перевернутый телескоп.

– О да, конечно… – услышал он свою собственную неуверенную реплику.

Насколько же трудно вернуться мыслями в молодость! С того времени мириады предубеждений и условностей, покрасовавшись на подиуме моды, сгинули бесславно, сопровождаемые

возмущенными и презрительными криками. С нынешними чадами даже обычный контакт установить не так-то просто. Какими дурацкими и пустопорожними покажутся им банальности, которые он вздумает им преподнести. А каким тягостным станет для него их эгоизм, как утомит их узколобая приверженность расхожим мнениям, сфабрикованным не далее как позавчера.

Гарнет вдруг встрепенулся. Уортон с супругой куда-то делись, и в комнату тихо вошла стройная темноволосая девушка, еще почти подросток. Она на секунду пристально – не без тени беспокойства – вгляделась в него своими карими глазами, а потом уселась на жесткий стул рядом с ним.

– Я Люси, – представилась она. – Мне сказали, что вы хотите со мной побеседовать.

В ожидании ответа девушка умолкла. Гарнет понимал, что должен что-то сказать, но подобрать подходящие слова ему никак не удавалось.

– В последний раз мы виделись, когда вам было десять лет, – с трудом начал он.

– Верно, – вежливо согласилась Люси, слегка улыбнувшись.

Снова наступила пауза. Необходимо сказать что-то существенное, думал Гарнет, пока она по молодости не отвлеклась и готова его слушать.

– Сожалею, что вы с Ллуэлином в ссоре, – выпалил он. – Глупо ссориться по пустякам. Я, надо заметить, отношусь к Ллуэлину очень тепло.

– Это он вас сюда подослал?

Гарнет отрицательно мотнул головой и задал вопрос:

– Вы… вы его любите?

– Нет, больше не люблю.

– А он вас любит?

– Говорит, что да, но я считаю – уже нет.

– Вы сожалеете, что вышли за него замуж?

– Я никогда не сожалею о сделанном.

– Понятно.

Люси ждала, что Гарнет скажет дальше.

– Ваш отец сообщил мне, что вы расстались бесповоротно.

– Да, это так.

– Можно узнать почему?

– Мы просто не ужились вместе, – простодушно пояснила Люси. – Я решила, что он ужасный эгоист, а он посчитал, что я точно такая же. Мы воевали непрерывно, почти что с самого первого дня.

– Он вас ударил?

– Ах это? – Люси, очевидно, считала это пустяком, не стоящим внимания.

– В каком смысле, по-вашему, эгоист?

– Эгоист, вот и все, – по-детски уперлась Люси. – Такого жуткого эгоиста я в жизни не видела. В жизни не встречала.

– И в чем же проявлялся его эгоизм? – настаивал Гарнет.

– Во всем. Жадина – не приведи господь! – Глаза Люси подернулись грустью. – А я жадин не выношу. Особенно если они над деньгами трясутся, – презрительно бросила Люси. –

Тут он прямо из себя выходил, начинал ругаться и повторял, что не станет со мной жить, если я не буду поступать, как ему хочется. Да провались он! – добавила она самым серьезным тоном.

– А как получилось, что он вас ударил?

– Да нет, бить меня он вовсе не собирался. Это я на него замахнулась – не помню уж за что, он попытался меня удержать, и я стукнулась о перегонный куб.

– О перегонный куб? – потрясенно переспросил Гарнет.

– Хозяйка хранила перегонный куб у нас в комнате, потому что больше ей некуда было его деть. Это в конце Бектон-стрит – там, где мы жили.

– Почему же Ллуэлин поселил вас в таком месте?

– Что вы, место там было расчудесное – вот только хозяйка держала у нас этот перегонный куб. Мы искали жилье два или три дня, но ничего другого не смогли себе позволить. – Люси помолчала, предавшись воспоминаниям, потом добавила: – Комната была чудная, никто нам не мешал.

– Гм. Так вы и в самом деле никак не смогли ужиться?

– Никак. – Люси замялась. – Это он все портил. Вечно ныл, а правильно ли мы поступили. Вскакивал с постели ночью, расхаживал взад и вперед – и долбил одно и то же. А я не жаловалась. Всей душой готова была жить в бедности, лишь бы только мирно и счастливо. Собиралась, например, пойти на кулинарные курсы, да он меня не пустил. Хотел, чтобы я весь день сидела дома и его ждала.

– Как так?

– Боялся, что меня потянет вернуться к родителям. Все эти три недели были заняты одной сплошной бесконечной ссорой – с утра и до вечера. Я этого не выдержала.

– Мне кажется, особых причин для ссоры, в общем-то, не было, – рискнул вставить Гарнет.

– Наверное, я не сумела как следует все объяснить, – устало выдохнула Люси. – Да, я видела, что в основном это одни глупости, и Ллуэлин тоже видел. Иногда мы обменивались извинениями и снова были влюблены друг в друга, как до женитьбы. Вот поэтому я к нему и возвращалась. Но толку не вышло. – Люси встала. – Какой смысл это все дальше обсуждать? Вы все равно не поймете.

Гарнет прикинул, попадет ли он к себе в офис до ухода Ллуэлина Кларка. С Кларком можно поговорить по-настоящему, а Люси только запутывает дело – мечется в растерянности между взрослением и утратой первых иллюзий. Но когда в пять часов прозвенел звонок и перед ним предстал Кларк, Гарнета охватило прежнее ощущение беспомощности: моргая, он воззрился на своего помощника так, словно видел его впервые.

Ллуэлин Кларк выглядел старше своих двадцати лет: высокий, худощавый молодой человек с темно-рыжими блестящими волосами, с глазами карего цвета. Натура в нем угадывалась нервная, порывистая, небесталанная, но в выражении его лица, сохранявшего спокойную внимательность, Гарнет не мог подметить ни малейшего следа самовлюбленности.